Про Му-Му

Гольдин Константин — Про Му-Му

* * *

Перед попом стоял огромный мужик с густой всклокоченной бородой. На верёвке он держал маленькую собаку.

– Ты что, хочешь продать её мне?

Мужик что-то замычал, и, выпучив глаза, отрицательно покачал головой.

– Отдать, что ли, решил?

Мужик наклонил голову немного набок, постоял так минуты полторы, будто прислушиваясь, а потом стал махать перед своим лицом правой рукой.

Мужик приблизился к попу почти вплотную, и тот учуял необычайно крепкий сивушный дух. Мужик стал тыкать концом верёвки в толстое поповское брюхо. Тогда поп показал пальцем на собаку, начавшую жалобно скулить, а потом на свой живот. Мужик радостно закивал. Поп взял у него верёвку, и тот, широко улыбаясь, повернулся, чтобы уйти, но собака перешла на визг и бросилась к мужику. Он нагнулся, погладил её по спине, и из глаз его выкатились две огромные слезы. Потом он, покачиваясь, ушёл. Собака завизжала ещё истошнее, но мужик уже не оборачивался.

– Хорошо Герасиму, – сказал сам себе поп, – глухой он, повернулся – и не слышит, и не ведает тоски Мумушкиной.

Он вздохнул и потащил упиравшуюся собаку в дом. В сенях он снял с собаки верёвку, и та немедленно забилась в дальний угол.

. . .

Три дня лежала собака в тёмном углу в сенях, а на четвёртый день на брюхе приползла к попу в горницу. Она жалобно скулила, и её умоляющие глаза смотрели прямо в его круглое румяное лицо.

– Понимаю, сердечная, как тебе плохо, да что поделаешь? Привыкай теперь жить у меня.

Он нежно потрепал её по шее. Собака слабо завиляла хвостом.

– На, поешь, родная, – он дал ей кашу с костью.

Собака нерешительно подошла к миске, посмотрела на кашу, потом на попа, потом опять на кашу и стала есть.

. . .

Два месяца уже жила собака у попа и сильно привыкла к нему. Но грянул гром.

Однажды в разговенье, придя домой, поп зашёл в кладовку, чтобы захватить на кухню славный телячий окорок, припасённый именно к этому дню. Каково же было его изумление, когда он увидел, что собака, к которой он так привязался, и которая привязалась к нему, уже расправилась не только с окороком, но и почти со всеми запасами. Он пошёл во двор, и, ни слова не говоря, убил собаку лопатой. Потом той же лопатой он выкопал в саду ей могилу, трясущимися руками опустил туда маленькое, ещё тёплое тело, а сверху заложил дощечкой, где нацарапал: «Боже, прости тварь глупую и меня грешного» и пошёл заливать горе водкой, которую собака не тронула.

. . .

За много верст, в жалкой лачуге своей беззвучно трясся Герасим. По лицу его катились крупные слёзы.

. . .

«Судьба», – сказала вдруг барыня лакею, подававшему ей умываться.