Шипучка; Живая пила

Пластов Михаил — Шипучка; Живая пила

ШИПУЧКА

– Шипучку будешь? – спрашивает дедушка Иосиф и зачем-то мне подмигивает.

– Буду, – говоря, я и, на всякий случай, подмигиваю дедушке.

Дед наливает полный стакан чистой воды и бросает в воду широкую белую таблетку.

Таблетка немедленно вся покрывается мелкими пузырьками и с шипением бегает по поверхности воды, истаивая на глазах.

Наконец, таблетка исчезает, оставляя после себя тонкую белую пеночку у стенки стакана.

– Готово, – в глазах у деда светится неподдельное торжество.

Чего он так радуется?

Из маленького шкафчика, стоящего около кровати, дед достает кружку с вишневым вареньем. Кружка жестяная, мятая. Ручка у нее чуть погнутая внутрь.

– Варенье с содовой. Фирменный напиток, – дед снова смеется своей собственной, одному ему понятной шутке и нежно гладит меня по голове. Он разливает шипучку в два маленьких пластмассовых стаканчика и по взрослому чокается со мной. Дед говорит:
– «Лэ хаим».

– Что? – переспрашиваю я. – Лекаем?

– Нет. Это я по-еврейски пожелал нам всего самого, самого… ну, вообще.

– А-а-а. По-еврейски.

Мы залпом выпиваем чуть кисленький, чуть сладенький, чуть газированный напиток. Дед обнимает меня за плечи, и я чувствую, что не боюсь никого и ничего, а дед кажется мне сильным, могучим и добрым великаном. И я счастлив. Так счастлив, так, как никогда в жизни.

ЖИВАЯ ПИЛА

Наши козла для бревен лучше Наташкиных. Они шире, выше и крепче. Когда Наташкины отец и мать пилят бревно, козлы гуляют туда-сюда, туда-сюда, будто хотят сдвинуться с места и уйти вслед за пилой, на своих коротких деревянных ногах. Дяде Коле, Наташкиному отце, даже приходится придерживать бревно правой рукой. Время от времени он подходит к моему отцу и говорит:
– Дай молоток, Абрам. Там не козлы, там чистый шарнир.

Отец протягивает молоток, пару гвоздей и басит:
– Скрепи поперечину.

Дядя Коля скрепляет и через десять-пятнадцать минут опять идет к отцу за молотком.

Я люблю смотреть, как бревна пилят на дрова. Пила поет так забавно.

– Взик-взук, взик-взок, и опять взик-взюм, взир-взик.

Опилки тонкой струйкой сыплются под козлы.

– Пап, – канючу я, – дай попилить.

– Становись, – милостиво разрешает отец.

Дядя Павел, брат отца, высокий, худой учитель истории, как и отец, бывший фронтовик, отходит от козел. Он смеется, вытирает руки ветошью, пьет воду из жестяного ковшика. Вода течет мимо рта, капли сверкают на солнце и запутываются в волосах на груди.

– Давай, везунка, – подгоняет меня дядя Павел. Он всех нас Брайниных зовет везунками.

– Еще бы, – горячится он. – Абраша, Бема и я – ушли на фронт? – спрашивает он неизвестно кого. И сам отвечает: «Ушли». И все, до единого пришли с войны домой? Что? Не везунки? Везунки! Еще какие везунки!

Я занимаю место дяди Павлика. Ручка пилы упирается мне в плечо. Я беру ее и начинаю тянуть на себя.

Пила извивается, как живая, звенит, дребезжит и не трогается с места.

– Погоди, – говорит отец, – не гони коней. Что ты её рвёшь? Пила, она какая?

– Какая? – удивленно, как эхо, в тон повторяю я.

– Живая! – отец аж зажмуривается от удовольствия. – С ней нежно надо, нежно.

– Сейчас я потяну пилу на себя, а ты не мешай, а так легонько, легонько толкай её в мою сторону. Потом ты тяни, а я помогу.

Через полчаса мучений мы, наконец, входим с отцом в нужный режим. Результат не заставляет себя ждать, и первое берёзовое полено отваливается от бревна.

– Ну, на сегодня хватит с тебя. Иди, Аника-воин. Принеси бутерброды.

Пот струится у меня по лицу, по спине, руки мелко и противно дрожат, но я доволен.

– Мам! Мам! – кричу я вбегая на кухню. – Бутерброды давай! Бате с Павликом. И мне!

– А тебе-то за что? – мамины глаза смеются.

– Как за что? Я же…

На миг я замираю, не зная, что сказать.

– Да я же полено из бревна сделал, то есть отпилил и ещё… А ещё я, мам, живую пилу укротил.

– Ладно, держи, укротитель, – с этими словами мама протягивает мне тряпичный узелок.

От узелка вкусно пахнет черным хлебом, салом и огурцами.

– Мам, я пошёл! – кричу я уже с лестницы. И бегу за сарай. К папе и дяде Павлику. Я бегу и твержу про себя: «Пили пила, пили пила, а у меня свои дела. Смотри народ, гляди народ, несу я папе бутерброд».

Мама говорит, что это стихи. С прошлого года они у меня так и прут, так и прут. Сами, иногда даже ночью. Ну и пусть.

– Стихи твои – это стихийное бедствие, – так ворчит баба Бася.

Ну и ладно. Ночью, так ночью. Стихия она такая! Ей что день, что ночь – всё едино.