Туман и Серко

Миримский Самуил (С.Полетаев) — Туман и Серко

Хозяйство у водовоза Николая несложное: кони Серко и Туман, бричка, кнут и бочка на тридцать два ведра. И работа простая: развозить воду по комбайнам, в прохладную погоду – раз, а в жару – и два раза. Вёрст тридцать приходилось давать, а то и больше.

Часто с водовозом ездил внук его Вася. Усядутся рядом на облучке и погоняют в два голоса. Иногда дед позволял внуку вожжи подержать.

Однажды что-то занедужил дед. Запряг он коней, налил в бочку воды, присел на ступицу и дрожащими руками стал скручивать цигарку.

– Я, дед, сам повезу, ладно?

– А справишься?

– Что ж я, не ездил с тобой?

– Ну, поезжай, – согласился дед, – а я прилягу. Мне к полудню полегчает.

Ехал Васька тихо, пока стан видно било, а как выкатил далеко в поле, оглянулся и гикнул:
– Но, ми-илай!

«Эх, – думает, – прокачусь, благо деда нет!» – и огрел Серко. Конь шарахнулся ВЛЕВО, бричка с дороги съехала прямо в пшеницу. «Не так, – думает Васька, – я лучше Тумана вытяну». И жиганул его плёткой по шее. Туман всхлипнул, рванул вперед, бричка ещё дальше в пшеницу заехала.

Еле Васька выправил коней на дорогу. Сидит он на мягком облучке, лоб утирает и прислушивается. Впереди КОНСКИЕ СЕЛЕЗЁНКИ ёкают, а сзади вода а бочке взбулькивает. Чем дальше едут, тем сильнее булькает. Оглянулся он и захолодел: бочка на бок свернулась, а из неё хлещет вода. И шланга не видно. Чем же воду теперь разливать?

Васька остановил коней и побежал шланг искать. Всю дорогу обыскал, в пшенице бегал, нигде не нашел. Обернулся он, смотрит – коней на месте нет. Забыл он про шланг – и обратно. А кони в поле ушли, бричку за собой таскают и пшеницу топчут. Забежал Васька спереди – и кнутовищем по морде. Кони на дыбы, бричка задом катится, а Васька, знай, охлёстывает.

Мимо прошла машина с зерном, выглянул из кабины шофёр и пальцем погрозил. Насилу вывел Васька коней на дорогу. На место бочку водворил. Смотрит, а в щели между планками шланг торчит. Заглянул в бочку, а там половина осталась. Напился он, лоб смочил и поехал дальше.

«Как же мне с ними? – с тоской подумал Васька. – Не бить их, что ли? – и перестал бить. Только теперь уже ничего не помогало – кони и вовсе встали.

Сидит Васька и думает, как бы их, окаянных, задобрить? Может, что и придумал бы, но тут вдруг сзади зашумела машина. Васька дернул коней в сторону, чтобы дать дорогу, но машина остановилась.

Смотрит Васька – из машины дед вылезает. Прихрамывая, подошел к бричке, сел на облучок, кивнул шоферу – езжай, мол, а сам забрал у Васьки кнут и пустил коней.

Долго молчал. Потом закурил.

– Видал я поле затоптанное, – сказал он, выдувая дым из-под сивых усов. – Не твоя ли работа?

Васька молчал.

– Зря, получается, доверился я тебе.

– А что, я виноват, что бочка свернулась? Да ещё шланг задевался куда-то.

Дед пыхнул дымком и усмехнулся.

– А с чего это бочка сама свернётся? Бил, небось, признавайся? Васька посмотрел в сторону и ничего не сказал.

– Эх ты, голова куриная! – продолжал дед. – Конь молчит, а ведь про себя соображает: ты меня бьешь по дурости, а я ведь знак понимаю… Кони чуть замедлили шаги, словно прислушивались.

– Но, милые! – причмокнул дед и чуть приподнял кнут. Кони послушно наддали, а Васька смотрел во все глаза и не понимал: почему же так: дед только приподнимет кнут, – они уже бегут, а он хлестал, – они ни с места?

– Какой такой знак?

– А такой. Ты ему махни разок, он надбавит. А мало, так ещё махни, он ещё надбавит. Вроде как в машине: переводишь с одной скорости на другую. А ты хлестать!

Внук, устыжённый, смотрел в поле.

– А ведь Туман и Серко памятные у меня кони.

– Памятные? – удивился Васька.

– Памятные, – повторил дед и помолчал. – Я на Тумане и Серко в Берлин в сорок пятом пришёл.

Васька недоверчиво покосился на деда.

– Их в сорок пятом и на свете не было, – сказал он.

– Не было… А вот и были, да только другие. Тоже Туман и Серко. Сколько я на них мин на огневую перевозил – и не упомнишь. Кони молчат, а разуменье в них человечье. Как услышат, бывало, артиллерийский налёт, так сразу ложатся безо всякой команды. А из Берлина отправил я их домой. С полной, можно сказать, демобилизацией. В сохранности отправил. Берёг я их пуще глаза своего, да и они меня спасали. Как награды мне давали, я и думал про себя: ведь это и Серко с Туманом награды.

Дед вздохнул, вынул цигарку и уставился поверх Тумана и Серко. А Васька увидел вдруг Берлин. Стоит на улице солдатская шеренга, а с краю – Туман и Серко. Всем ордена дают, дошла очередь до коней, командир подходит к коням, а куда ордена повесить, не знает.

– Дед, а дед, – сказал Васька. – А если конь подвиг сделает, ему медаль давали?

– То-то и оно, что не догадались, – усмехнулся дед. – Конь тварь бессловесная, сам об себе не скажет. Ну, а по делу если, так иной конь больше воевал, чем солдат. А ты кнутом…

– Наверно, потому не давали, что коню носить негде, да, дед?

– Э-э, голова! – рассмеялся дед. – На конных состязаниях дают медали и жетоны, а хозяин хранит. А вот в войну не додумались. По справедливости, так моим Туману и Серко не только медали, – ордена полагались. Мало ли ихнего брата в войну поубивало!

Долго они по полю. Вокруг желтела пшеница, и казалось, никогда не выедешь из неё. Кони спокойно цокали, и мерно взбулькивала в бочке вода.

– Дед, а дед, – тихо сказал Васька, – дай кнут, а?

Васька взял кнут, расставил ноги и хриповатым дедовским голосом просипел:
– Но, ми-илай!..

И тихонько так приподнял кнут. Кони, словно по знаку, наддали вперёд и легко помчали по дороге.