Лиитровая банка клубники

Говорова Юлия — Лиитровая банка клубники

Я и люблю, и ненавижу сидеть у окна. Особенно в ту минуту, когда автобус вот-вот тронется, водитель прогревает мотор, провожающие машут руками, – именно здесь мне вдруг так хочется выскочить и оказаться по ту сторону стёкол.

Дело в том, что я ни с кем и ни с чем не могу спокойно расстаться.

Это началось у меня с проводов в пионерский лагерь на площади, выложенной серыми квадратными плитами, перед зданием маминого научно-исследовательского института.

Я сижу в автобусе, как раз у окна. Другие родители машут руками, колотят пальцами по стеклу, знаками показывают – пиши, мол, а моя мама, – которой я, кстати, очень стесняюсь, уж очень сильно она меня любит, первой примчится в первый же родительский день, – моя мама, провожая меня, никогда не машет рукой.

Раннее утро в лагере. Одноэтажные корпуса. Подстриженные кусты каких-то растений. В руках у меня горн. Я горнист. У моего горна – изгрызенный, безвкусный мундштук.

Про мундштук я, конечно, немного присочинила. Не такой уж я бывалый горнист. Я даже не помню, какой у меня был горн – то ли жёлтый, как начищенная монета, то ли блестящий и белый, как спинка железной кровати.

Хотя сама мысль, что я заставляла людей подниматься – в семь-то часов утра! – мне приятна.

Мне вообще нравилось в лагере: стоишь с перебинтованной рукой на смотре военно-патриотической песни, на сцене пахнет еловыми ветками, сквозь бинты щедро проступает алая кровь, – краски на раны мы никогда не жалели, – и все проникновенно поют:

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…

Когда я родилась, маме сразу сказали: «Запомни, ты будешь нужна своей дочке всегда. А когда ты кому-нибудь нужен – это счастье!»

Я была долгожданным и любимым ребенком. Мама мною очень гордилась. И даже вела дневник, в котором отмечала этапы моего роста, от «верхний зуб справа – девять месяцев» до – «стала приносить из яслей выражения».

Через десять лет, из пионерлагеря «Прометей», я отвечала маме той же любовью. Я просчитывала и оберегала каждый её шаг, мои письма были безумно предусмотрительны: «Мама! – настаивала я. – Выключай, когда уходишь, электрические приборы. Когда ешь рыбу, смотри осторожно – косточки! Не пей, разгоряченная, воду из холодильника, а вытащи, дай отстояться и потом можешь пить».

Я и ждала, и вместе с тем не хотела, чтобы он наступил, этот чудовищный родительский день. Зелёные лагерные ворота. Встречать и потом провожать маму было для меня страшной пыткой.

Уходя, она оставляла мне банку клубники. Клубника, пересыпанная, как водится, сахаром, давала сладкий тягучий сок.

Чтобы как-то прийти в себя и успокоиться после встреч и разлук, я долго сидела в круглой деревянной беседке на лавочке с облупленной краской. В руках у меня была эта банка. И горе моё, и утешение.