Здравствуй, май весёлый!
Фадеева Людмила — Здравствуй, май весёлый!
Рубрика: Истории из вашей жизни
(Из автобиографической повести «Солнечные дни» – воспоминания ленинградки)
Брось сердиться, Маша!
Ласково взгляни:
Жизнь прекрасна наша,
Солнечные дни!..
Из довоенной песни
– Мне опять снилось, что меня пытали!
– И ты ничего не сказала?
– Нет! – шепчутся девчонки рядом со мной.
Вот счастливые! Всем снятся такие «героические» сны! Я искренне верю, что снятся. А мне – нет… Когда я ложусь спать, мне почти всегда холодно. Ведь окна у нас дома, как и здесь в школе, застеклены только наполовину, а другая половина забита фанерками. В фанерках щели, дует… Если мама «в вечер», железная маленькая печка с трубой через всю комнату, натопленная с утра, остывает. Холодно. Я долго лежу и трясусь под тонким одеялом, на которое наброшены пальто и почти вся моя школьная одежда. Пытаюсь согреться. Когда согреюсь, сразу засыпаю, без снов.
В эту вторую послевоенную весну война ещё так близко. Недавно мама рассказывала, что на том берегу Тосны опять подорвались два мальчика. Они пытались что-то разобрать… Когда одного из них несли на носилках, он всё спрашивал: «Я буду жить? Я буду жить?» «А уж что там, – рассказывала мама, – говорили: ни рук, ни ног…»
Мы, первоклашки, готовимся к празднованию Первомая! Уроки закончились – бегательно-прыгательное настроение. Давно бревенчатые с торчащей паклей голые стены класса, наверное, такого не видели. А что они видели в войну, пока мы в плену у врага, маленькие, жалкие, голодные, старались изо всех сил выжить за колючей проволокой концлагерей? Наша красивая молодая учительница Антонина Васильевна, в кремовой кофточке и тёмном сарафане, с добрым приветливым лицом (такой она навечно вошла в мою память) стоит у стола, окружённая ребятами, и записывает, кто какое стихотворение будет читать. И не забывает делать замечания:
– Геля! Ты куда это? – спрашивает строго у Ангелинки Сахаровой, которая залезла с ногами на парту, «спасаясь» от бегущего за ней маленького подвижного Володи Аркадьева. – Савельев! Не бегай!
Удивительно, что тихий, тощий, вечно голодный Савельев получил такое замечание. А! Это наш улыбчивый шалун Боря Федоров постарался: схватил савельевскую сшитую из серой тряпки сумку (портфель!) и делает вид, что швыряет её за дверь.
Бегать у нас на переменах нельзя, надо просто ходить. Или водить хоровод. Этим с удовольствием занимаются обычно девочки. Мальчишки тоже иногда участвуют. Но сейчас водить хоровод некогда: скоро придёт вторая смена.
…Очередь к столу Антонины Васильевны двигается что-то медленно.
– Фадеева, а ты какое стихотворение будешь читать? – ко мне подскакивает Зойка Калинская. – Начни!
Светлые круглые глаза смеются и впиваются в меня. Зойка часто вертится рядом со мной, хотя мы не подружки. Ей нравится подшучивать надо мной, задирать меня. Нравится, что я расстраиваюсь, а иногда и плачу. Вот и сейчас:
– Читай! Ну, начни!
Мне не хочется читать Зойке свое любимое стихотворение, выученное с маминых слов. Отвожу глаза, смотрю в окно. В окне жмурится от солнышка бледно-зелёная весна. Весна, как в моем стихотворении… И эту неяркую картинку я охватываю бережно всей душой и беру в свой заповедный мир памяти.
– Фадеева! – это уже голос учительницы. – Ты какое стихотворение хочешь читать?
– Я не из учебника.
Она кивает. Я разеваю рот, но в этот миг в наш класс вливается – тоже не грустная! – волна ребятишек другого первого класса со своей – не такой красивой – учительницей. Толстенькая, низенькая учительница колобком подкатывается к столу и кладет перед Антониной Васильевной список своих выступающих.
В классе становится почти шумно.
– Читай! Читай! – торопит меня Антонина Васильевна. Времени мало: сейчас подойдёт вторая смена.
Здравствуй, май весёлый!
Ждём тебя давно…
– Хватит, хватит! – говорит учительница. – Все в коридор! – И мне: – Будешь читать!
В дверь уже заглядывают ребята из второй смены…
…А подружки-то у меня были. Настоящие. Оля и Галя. Они жили недалеко от нас, и мы вместе ходили в школу по нашей долгой дороге – три километра. Вместе прыгали через канавы на жухлые кочки, чтобы добраться до школы с сухими ногами, не промочить наши башмаки. Тогда ещё не было, а может, только у нас не было, детских резиновых сапожек. Они нам даже не снились. Оля была хорошенькая девочка с длинными, но очень тонкими косичками. Однажды она меня пригласила шепотом на необыкновенный пир! Ее мама принесла домой бутылку подсолнечного масла! Мы налили его немножечко на блюдечко, макали в него хлеб и ели, закрывая от наслаждения глаза…
…Выходим вместе с Зойкой из школы. Мне обидно, что Антонина Васильевна не дослушала мое стихотворение. (У меня и мысли не было, что она давно знает его!)
– А дальше как? – спрашивает Зойка.
– Золотые пчелы к нам летят в окно… – начинаю я.
– Ой! Страшно! – вопит Зойка и, растопырив пальцы: – Летят! Жж-ж-ж! – направляет руку мне в лицо.
Я отмахиваюсь от неё и, конечно, не читаю уже про тени на песке:
Голубые тени
На песок легли.
Может быть, сирени
Ночью расцвели…
Особенно мне нравится здесь слово «сирени». Не «сирень», а именно «сирени»… Как будто всплывает не то воспоминание, не то какое-то желание и лёгкая грусть. Я ещё не могу определить всё это точнее…
…В день выступления, в сотый раз повторяя стихотворение, я подхожу к большому двухэтажному дому на главной улице нашего посёлка, Советском проспекте, к нашему клубу. Что это? Навстречу мне врассыпную бредут молчаливые участники нашего выступления: «Не будем выступать…»
– Почему? – спросила я у кого-то.
– Учительница плачет.
– Плачет? А что? Форма не у всех?
– Нет…
Оказывается, вот что случилось на репетиции перед концертом. «Пирамиды» (наш главный номер) раздобыли положенные для выступления белые маечки и тёмные трусы. Но когда они, вырядившись в них, худые – кожа да кости – с большими рахитными животами и кривыми ногами выстроились в эту злосчастную пирамиду, Антонина Васильевна глянула и расплакалась. А потом не могла успокоиться. Наше выступление пришлось отменить. Выступала ли толстенькая учительница со своим классом, я не знаю.
Так мы встретили Первомай 1947 года.
