Родительский день

Вербовская Анна — Родительский день

Электричка мчалась, мерно подрагивая и постукивая на стыках рельсов. В такт электричке колыхалась Митькина круглая стриженая голова, вжатая лбом в пыльное окно вагона. За окном проносились скучные ёлки, осины и заросшие камышом болота.

Митька изо всех сил косил глаза, пытаясь рассмотреть, что там впереди – в той стороне, куда так стремительно нёсся поезд, увозя его всё дальше от города. Но впереди ничего интересного не было – те же ёлки, те же болота и иногда россыпи домиков на пригорке.

«Санька с Толяном уже, небось, червей накопали, – завистливо думал Митька, провожая глазами тонкую извилистую речку, бежавшую наперерез поезду и незаметно исчезавшую где-то под его колёсами, – Уже, небось, устроились, удочки размотали… а я тут… из-за этой дуры Тайки… могла бы и без гостинцев обойтись! Как будто их там голодом морят!»

Тайка – родная Митькина сестра. И всего-то на три года младше, а хлопот и проблем с ней, как с грудным младенцем! Вот и сейчас… Митька остался на всё лето в городе – гонять с ребятами по дворам и помогать матери по хозяйству, а Тайку отправили на вторую смену в лагерь. Только Митька обрадовался, что отдохнёт от её вечного: «Мить, где ты был? Мить, ты куда? Мить, возьми меня с собой, а не то маме расскажу!». Так ведь нет же! От этой пигалицы так просто не отвертишься! Ей, оказывается, ещё и гостинцы возить в лагерь надо.

Митька с досады резко боднул лбом стекло. Сидевшая рядом тётенька посмотрела на него, как на ненормального и на всякий случай отодвинулась подальше.

«И угораздило же мать сегодня работать! Не могла поменяться, – мысленно ворчал Митька, – Теперь вот я страдай. Я что, родитель Тайке, что ли?»

Дело в том, что сегодня как раз был родительский день. И, как назло, он совпал с маминой рабочей сменой.

– Сынок, – уговаривала Митьку мать, – Ведь Тая ждать будет. Как же, ко всем ребятам приедут, а к ней нет? Ну, пожалуйста! Я и гостинцев ей собрала!

Вспомнив про гостинцы, Митька решил проверить, что же там насовала Тайке мать. Так… груша, три яблока, два апельсина… ещё конфеты… печенье… наверное, вкусное… не обожрётся эта пигалица? Как в неё, такую тощую, всё это влезет?

– Осторожно, двери закрываются, – гнусаво пробормотал репродуктор где-то под потолком вагона, – следующая станция…

Митька полез в карман и вытащил записку, где маминым круглым, ровным почерком было написано название станции и Тайкиного злополучного лагеря.

– Твоя, мальчик, станция, – подсказала Митьке соседская тётенька. – Иди, готовься к выходу.

Митька подхватил сумку и стал торопливо протискиваться в сторону тамбура.

Вместе с Митькой на станции вышла куча народу. Электричка захлопнула двери, свистнула всем на прощание и через полминуты скрылась из вида.

Митька огляделся. Прямо от платформы в сторону леса уходила широкая вытоптанная дорога. Метров через сто, на опушке, от неё ответвлялась узенькая тропинка. Тропинка резко заворачивала налево, огибая деревья и теряясь где-то за склоном холма.

Митька опять достал мамину записку, в которой были указаны только станция и название лагеря. Больше ничего. Митька перевернул бумажку обратной стороной. Посмотрел её на просвет. Пусто. В какой стороне от станции находится лагерь, по какой дороге и как долго до него идти, было неизвестно. По всей видимости, мама этого не знала и рассчитывала, что Митька выяснит сам. «Язык до Киева доведёт», – любила повторять она.

Но Митька расспрашивать прохожих не захотел, а может, постеснялся. Проследив, что большая часть пассажиров направилась по широкой дороге в сторону леса, Митька решил, что именно там и находится лагерь.

Прошло уже минут двадцать, а то и все тридцать, как Митька тащился вслед навьюченным сумками и рюкзаками пассажирам электрички, а лагерь всё не показывался. Между тем Митькиных спутников становилось всё меньше и меньше. Они сворачивали на какие-то боковые дорожки… исчезали за воротами с надписью «Садовое товарищество»… растворялись в перелесках. Кто-то обогнал Митьку. Кто-то безнадёжно от него отстал.

В конце концов, Митька обнаружил, что остался посреди дороги совсем один. К тому же дорога, словно рогатка, внезапно разветвлялась на две части, которые убегали друг от друга в разные стороны – одна налево, другая, соответственно, направо. Прямо у основания развилки распластался корявый здоровенный пень. Митька без сил плюхнулся на него и заскучал…

– Эй, пацан! Ты что тут, спишь, что ли?

Митька вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Перед ним стоял высокий худой старик в сапогах и с туго набитым мешком через плечо. Наверное, правда, уснул – даже не видел, откуда этот старик появился.

– Ну, чего молчишь-то? Ты чей будешь? Я, вроде, тебя не знаю.

– А вы что, тут всех знаете? – не очень-то вежливо ответил Митька.

– Да, пожалуй, что и всех. Я ведь тутошний, из Сороковки, А ты, поди, дачник? Только дачи-то все вон тама, – старик махнул рукой в сторону станции. – Может, ты заблудился?

– Заблудился, дедушка, заблудился, – только теперь Митька осознал своё истинное положение и полез в карман за маминой запиской. – Мне лагерь нужен. «Звёздочка». Вы, случайно, не знаете, где это?

– А леший его знает! Какая-такая «Звёздочка»? Отродясь здесь никаких «Звёздочек» не бывало. Вон тама, направо, Сороковка. А налево – Петрово.

– Ну, как же? – Митька принялся тыкать запиской в нос старику. – Написано же, «Звёздочка». У меня сестра там. Я её навещать приехал. Может, станция не та?

Старик взял из рук Митьки бумажку. Поднёс её к самым глазам. Потом отодвинул подальше. Долго изучал, что-то бубнил себе под нос.

– Нет, станция та самая. Нашенская.

– А где же «Звёздочка»?

– А «Звёздочки» никакой нету. И не было никогда, – отрезал старик.

– Что же мне делать, дедушка? – чуть не расплакался Митька. – Я же к сестре приехал, к Тайке. Что я маме-то скажу?

– Скажи, нету никакой «Звёздочки». Может, твоя мать сама там чего напутала. Короче, некогда мне тут с тобой, у меня корова не доена. Пока, пацан.

Старик подхватился и, не оглядываясь, резво зашагал вправо от развилки.

Расстроенный Митька остался сидеть, не зная, что делать.

Через несколько минут с Митькиным пнём поравнялась бабушка в платке и цветастом платье. Бабушка долго цокала языком, качала головой, как китайский болванчик. Прошло минут пять, а то и все десять, прежде чем она вспомнила, что лагерь есть, только не «Звёздочка», а «Зарница». И чтобы попасть туда, надо было от станции свернуть налево.

Потом рядом с Митькой остановилась молодая женщина с маленькой девочкой. Женщина уверенно заявила, что по-настоящему лагерь называется не «Звёздочка» и не «Зарница», а «Зорька». Находится он сразу за дачными участками, если обогнуть их справа.

Долго ещё сидел Митька на пне. Много народу прошло мимо него. Кто говорил, что лагерей здесь пруд пруди: и «Берёзка», и «Дубовая роща», и даже «Солнышко». Вот только «Звёздочки» никакой нет. Кто отсылал Митьку назад, к станции. Кто утверждал, что «Звёздочка» находится где-то за Петрово, только идти до неё часа два, а то все и три.

«Да что они тут, с ума посходили? – думал Митька. – Есть «Звёздочка»… нет «Звёздочки»! У станции… за Петрово… тьфу! И зачем я только в это ввязался? Санька с Толяном там без меня уже, небось, карасей наловили. Жарят их теперь…»

При мысли о карасях Митька почувствовал, как у него уныло заворчало в животе. Со времени завтрака прошло часа четыре, и есть хотелось нестерпимо. Недолго думая, Митька запустил руку в сумку с Тайкиными гостинцами, вытащил душистый желтобокий апельсин и принялся сдирать с него шкуру…

…Когда Митька опомнился и заглянул в сумку, он обнаружил на дне кучу огрызков и две сиротливые конфетки. Есть уже не хотелось. Было неудобно перед матерью и немножко жалко Тайку, которая из-за него осталась без угощения. Но делать нечего. Искать лагерь теперь не было никакого смысла. Митька засунул в рот последние конфеты, вытряхнул из сумки следы преступления и неторопливо поплёлся в сторону станции.

Уже с высокого моста, переходя на противоположную платформу, чтобы ехать обратно, в город, Митька вдруг увидел… там, с другой стороны от железной дороги… в конце аллеи, с двух сторон обсаженной липами… выгнутая подковой над верхушками деревьев… виднелась надпись.

– «Звёздочка»! – ахнул Митька, не поверив своим глазам.

В этот момент у платформы со скрежетом затормозила электричка, направлявшаяся в сторону города. Митька скатился с лестницы и запрыгнул в вагон.

В лобовое стекло автобуса уже можно было разглядеть первые многоэтажные дома, заводские трубы, будку милиционера на перекрёстке. Тайка вытянула вперёд шею. Интересно, кто её встретит: Митька или мама? И встретят ли вообще? На родительский-то день так и не приехали. А она ждала. Все глаза проглядела. Почти ко всем кто-нибудь приехал. С конфетами, с вафлями, с печеньем. А к ней никто. Совсем никто. Забыли про неё, про Тайку. При воспоминании о родительском дне у Тайки на глаза навернулись слёзы.

Но тут автобус начал тормозить. Ребята прилипли к окнам, стараясь рассмотреть в толпе встречающих своих мам, пап или бабушек. Все радостно подпрыгивали, махали руками.

Тайка увидела Митьку. Он стоял чуть в стороне, вскинув в радостном приветствии руку.

– Митька! – заулыбалась Тайка, почувствовав, как сразу высохли готовые было выкатиться слёзы.

Только выскочив из автобуса и подбежав к брату, Тайка заметила, что Митькина поднятая рука угрожающе сжата в крепкий кулак. Митька поднёс его к самому Тайкиному носу:
– Чем пахнет?

– Не знаю, – пролепетала Тайка, растерянно хлопая глазами.

– Смертью, – прошипел Митька ей в ухо, хотя на самом деле от его кулака пахло тиной, карасями и ворованной в пригородных садах вишней. – Только попробуй сказать матери, что я не был у тебя на родительском дне.

– Так ведь ты же не был, Мить, – тихо прошептала Тайка.

– Я был! – закричал Митька.

– Не был, – одними губами прошелестела Тайка.

– Был!!! – ещё громче заорал Митька, не обращая внимания на то, что на них начинают оглядываться. Он злился на себя, на Тайку, на мать, вообще на весь мир, будто кто-то другой, а не он сам был виноват в том, что он в тот день так и не добрался до лагеря.

Тайка молчала, низко опустив голову.

– Слушай, – уже спокойнее продолжал Митька. – Ты же не хочешь расстраивать мать? Она спросит, ты скажи: был Митька, всё привёз. Запоминай: одна груша, три яблока… нет, два яблока, три апельсина. Ну, ещё там конфеты всякие, печенье. А не скажешь… смотри, пожалеешь!

В доказательство серьёзности своих намерений Митька больно потянул Тайку за косу.

– Скажешь?

– Скажу. А какие конфеты-то, Мить?

– Да всякие. Шоколадные, карамель. Идём, что ли? – Митька подхватил Тайкин чемодан и пошёл вперёд, в сторону дома.

Тайка шла сзади и плакала от обиды. Шоколадные конфеты. Печенье. Апельсины. Ничего ей не досталось.

Я люблю слушать, как мой папа с тётей Таей вспоминают эту историю и весело хохочут.

– Помнишь, как я твою «Звёздочку» искал?

– И сожрал всё, не донёс!

– А ты потом ревела!

Давно это было. Лет через пять после войны. Время тогда тяжёлое было, голодное.