Егоркины стихи

Ракитина Елена — Егоркины стихи

Я болел и не знал, что Егорка стал поэтом. А сам он мне из скромности не сказал. Тоже друг называется! Только через неделю все выяснилось.

Оказывается, шел Егорка в школу. И так как меня с ним рядом не было, и разговаривать было не с кем, он рассматривал все, что вокруг делается. А вокруг, прямо сказать, происходило что–то непонятное: на календаре 3 февраля, а никакого снега нет, только дождик, как весной накрапывает, на деревьях даже почки наклюнулись. Егорка, конечно, очень удивился, и сами собой у него стихи получились:
На ветвях набухли почки,
Дождик капает два дня.
Я прошу ответ скорее:
Что же это за зима?

Он пришел и Марии Степановне их рассказал. А она на доске записала. Потому что первым уроком было как раз природоведение и проверка календарей погоды. И такие хорошие стихи были очень даже кстати. Ведь те ребята, которые компанией в школу ходят, вполне могли этих странностей не заметить.

Затем Мария Степановна стихи в другие классы передала, потому что там тоже природоведение было. В 3–А и в 3–Б. А потом, не знаю как, оно попало в школьную радиопередачу. Представляете?!

Только я все это пропустил, потому что лежал дома с ангиной.

А через неделю в школе был конкурс рисунков «Моя любимая сказка». Мария Степановна мне об этом заранее по телефону сказала, а Егорке поручила, чтоб он мой рисунок принес, а заодно и стихи к ним придумал. Что это очень хорошо будет: и рисунок, и стихи.

Егорка прибежал из школы и сразу позвонил мне по телефону:
– Ты что нарисовал?

Я спрашиваю:
– Когда?

Потому что я все время что–то рисую, а когда болею – особенно.

А он говорит:
– К конкурсу! Понимаешь, мне к твоему рисунку нужно стихи сочинить.

Я удивился: почему стихи, какие вдруг стихи? И Егорка мне все рассказал про непонятную зиму.

Я еще больше удивился.

– Ух ты! – говорю, – Когда вырастем, книжки будем вместе делать. Ты будешь писать, а я картинки к ним рисовать.

– Иллюстрации, – важно заметил Егорка. – Рассказывай скорее, а то по русскому много задали.

Из– за того, что я болел, мамы строго– настрого запретили нам видеться, чтоб я Егорку не заразил. Я не мог ему сам рисунок отдать, но рассказать запросто!

– Сидят семь гномиков около костра и поют песенки, – начал я и пояснил: – Это к сказке «Белоснежка и семь гномов».

Егорка сказал:
– Ага, пока!

И позвонил через пять минут:
– Все, сочинил, слушай:

Гномики пели задорно и весело

Там у костра их целое месиво!

Я прямо ахнул:
– Ты что! Какое месиво? Что они, салат, окрошка или тесто? Первая строчка годится, а вторая – ерунда!!!

Егорка говорит:
– Правда? Ну, это я не подумал. Просто я хотел сказать, что их много. Подожди.

И чрез три минуты позвонил снова.

– Вот, слушай!

Гномики и тут и там маячат,
Они песни распевают, значит!

Я говорю:
– Ты что, Егор, издеваешься? Где это они у меня маячат? Сидят себе около костра, и все. И к чему тут это «значит»? Что же, если они маячат, то обязательно с песнями? Ерунда опять.

А Егорка отвечает:
– Понимаешь, когда не видишь картины, ее описывать трудно.

– Ну и не пиши сейчас, – поддержал его я, – вечером сочиняй. Придет моя мама – заберешь рисунок.

– Нет, – возражает Егорка, – не могу. У меня сейчас вдохновение.

По тому, как значительно он последнее слово произнес, я понял, что это серьезно.

– Ладно, – говорю, – звони еще.

И подробно описал свою картину. Сидят, значит, гномики около костра. У одного колпачок розовый, у другого красный, у третьего желтый, у четвертого синий, а у остальных в разноцветную полосочку. Над костром висит котелок. А гномики сидят и ждут ужина.

– Очень хорошо, – сказал Егорка, – наконец мне все понятно.

И позвонил еще через пять минут.

– Ну, слушай, теперь здорово получилось!

Гномики и пляшут, и поют!
Значит, они весело живут!

Я ушам не поверил!!! Только что я рассказывал, что гномики сидят, а они у него танцуют!

– Ты что! – кричу – Как это они пляшут?! У них на это сил нет. Они голодные ужина дожидаются!

– Подумаешь,– говорит Егорка, – петь у них, значит, силы есть, а плясать нету!

– Нету! – отвечаю твердо. – Поют из последних сил.

– Ну ты еще гномиков нарисуй, которые пляшут. Пусть одни поют, а рядом, которые не такие голодные, пляшут.

– Ты чего! – возмутился я. – Это значит: одни поют еле– еле, с трудом, им голодно и плохо, а другие танцульки устроили? Если б я голодный сидел, ты б рядом приплясывал?

– Нет, конечно… – задумчиво протянул Егорка, – Я как–то не подумал. Подожди.

И снова звонит:
Песню унылую, грустную
Гномики в поле поют
Из котла пахнет капустою.
Как наедятся – заснут.

– Это почему в поле? – удивился я. – У меня гномы в лесу сидят.

– Ты же не сказал, что в лесу.

– Ну так говорю: в лесу! Елки вокруг косматые и кусты с грибами.

– А ты зарисуй эти елки – поле и получится.

– Еще чего! Как же я зарисую? Ты лучше другое сочини.

– Ага!– обиделся Егорка. – Ты, значит, перерисовать не можешь, а я пересочиняй и пересочиняй!

– Так у меня же краски высохли. Я ж не на холсте рисую, как настоящий художник, а на бумаге. Не могу их смыть.

– Сверху закрась! – настаивал он.

– Так бумага покоробится. Некрасиво будет. И вообще, Мария Степановна сказала, чтоб ты к моему рисунку стихи сочинял, а не наоборот.

– Ладно, – вздохнул Егорка, – Жди.

Только я трубку положил, опять звонок.

– Слушай!

Песню унылую, грустную
Гномы в лесу распевают.
Из котла пахнет капустою.
Кто съест ее – засыпает.

– Это еще почему? – удивился я. – Получается, что у тебя капуста сонная и волшебная. Про это в сказке ничего не написано.

– Нет, – объяснил Егорка, – просто они наелись, и их в сон потянуло.

– Так бы и написал, что потянуло. А то у тебя «трах– бах!»: кто капусту съел – тот и заснул. И песня почему унылая? Они у меня веселые.

– Как это? – возмутился Егорка, – ты ж сам говорил – голодные!

– Голодные, но веселые, – не унимался я, – еще какие веселые!

– Ну, знаешь, – обиделся Егорка, что я ни сочиню, все тебе не так. С тобой просто невозможно работать!

– И с тобой тоже! Все какую–то чепуху выдумываешь!

И мы так разозлились, что трубки бросили. И это из– за одной картинки, а что если бы целую книгу вместе делали! Подрались бы, наверное!

Вечером, правда, Егорка все– таки пришел, и мама ему отдала этих несчастных гномов.

Этот рисунок потом второе место в конкурсе занял. И когда я выздоровел, мне вручили блестящую грамоту с узорами по краям и флагом нашего государства сверху. А Егорка так ничего и не сочинил.

Он вообще перестал писать стихи. Совершенно. Мария Степановна спросила на каком–то уроке: почему?

А Егорка только плечами пожал и голову опустил.

Тогда Мария Степановна сказала, что у поэтов бывают перерывы в работе, но это совсем не означает, что они перестают быть поэтами.

– Настоящий поэт постоянно мыслит как поэт, – добавила она и попросила Егорку не расстраиваться.

Егорка кивнул. А когда мы шли домой, сказал:
– Подумаешь… Очень мне нужно быть поэтом… Я хочу быть аквалангистом и больше никем. Вот представь: северное солнце маленькой лагуны, в море затерялся белый островок… Я в скафандре… Плыву…

– Постой, постой! – замахал я руками и остановился. – Послушай, что ты сказал:

Северное солнце маленькой лагуны.
В море затерялся белый островок…

Это же стихи, понимаешь?

– Ага, – заулыбался Егорка, – сейчас досочиняю…

Он посмотрел вверх, чего–то там пошептал, подумал, а потом продекламировал:

Северное солнце маленькой лагуны.
В море затерялся белый островок…
Гномик держит удочку и в дорожке лунной
Плавает веселый красный поплавок.

Это было немножко глупо: тут тебе и луна, и солнце – все одновременно. Но я не стал Егорке надоедать с замечаниями, потому что стихи ведь хорошие. Я к ним потом рисунок нарисовал, и Егорка его дома над кроватью повесил. Там все: и островок, и гномик, и поплавок. И луна, и солнце.