Крыса-пианист

Аромштам Марина — Крыса-пианист

…Крыса был мужского пола. Вообще-то для животных разных полов обычно существуют специальные слова: волк – волчица, медведь – медведица, воробей – воробьиха. Иногда такие слова звучат совсем не похоже друг на друга: пес – собака, конь – лошадь, петух – курица. Но они всё-таки есть. Для крысы же никаких специальных слов придумать не потрудились. Она – «крыса», и он почему-то тоже «крыса». Полагается говорить «самец крысы» или что-нибудь в этом роде. Но маме это сочетание решительно не нравилось. Разве можно в обычной жизни так говорить о животном?

– У тебя кто?

– У меня пес (кот, хомячок). А у тебя кто?

– У меня – самец крысы.

Все были согласны с мамой. Поэтому крысу звали просто «Крыса», и говорили: Крыса поел, Крыса поспал, Крыса залез. Ничего страшного, говорила мама. Ведь зовут же некоторых человеческих девочек «Саша» или «Женя». Почему же крысиных мальчиков не могут звать «Крыса»?

Крыса был даром любви. Так сказала мама, представляя Крысу папе. И хотя Крыса, как и многие другие, появился у нас в доме из-за Гришки, папа не смог его отвергнуть.

К моменту начала этой истории Гришка учился в биологической школе. Время от времени он ездил в гости к бабушке Ане – поесть котлеток. А после этого надевал резиновые сапоги, брал сачок, трёхлитровую банку, обвязанную вокруг горлышка верёвкой, и отправлялся к пруду.

Недалеко от пруда стояли дома.

В одном из домов теперь жила девочка Лиза. Девочка Лиза училась в гимназии, а в свободное от учёбы время сочиняла стихи.

Сочинение стихов похоже на приготовление супа. Внутри у человека что-то томится, бурлит и кипит, а потом выплёскивается наружу. В результате получаются стихи.

Легче всего писать стихи, когда внутри томится и бурлит неземной восторг или неземная печаль. Они, как правило, проникают в человека при шуме морских волн или при свете зари – то есть из воды и из воздуха, в чём на собственном опыте убедились многие поколения поэтов. В этом состояла некоторая сложность. На заре Лизе было не до стихов: она ещё спала. А когда просыпалась, ей нужно было идти в гимназию. У моря Лиза тоже оказывалась только раз в год, во время летних каникул, когда ездила с мамой и папой в Геленджик.

Чтобы как-то восполнить недостаток природного материала для стихов, Лиза ходила гулять к пруду. Она надевала длинную юбку до пят, накидывала на плечи пёструю мамину шаль, клала в сумочку изящный блокнотик в кожаном переплёте, ручку с ангелочком на колпачке и выходила на асфальтовый бережок. Лиза ходила туда-сюда вдоль перил, потом останавливалась и, глядя на своё отражение, строго спрашивала:
– Ну?

Вода в пруду морщилась от напряжения, а Лиза внимательно прислушивалась к себе. Ощутив внутри что-то вроде неземной печали, она присаживалась на скамейку, доставала из сумочки блокнотик и записывала:
Красная роза в саду зацвела.
Красная роза с тобой нас свела.
Красная роза упала на грудь.
Ты про меня никогда не забудь!
Красную розу ты, может, погубишь,
Но про меня никогда не забудешь!

Вот в такой момент Гришка и появился на берегу. Он поставил банку, закинул сачок в воду и стал ждать, пока в этот сачок кто-нибудь заплывёт. Но никто не заплывал. И вокруг тоже никого не было. Кроме Лизы, которая что-то писала в блокнотике. Гришка посмотрел на Лизу, на её длинную юбку, шаль и ангелочка и понимающе спросил:
– Стихи?

– Стихи, – вызывающе ответила Лиза и дернула плечами. – А что?

– Про цветочки?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Лиза.

– Да все девчонки пишут про цветочки, – с видом знатока женской поэзии заметил Гришка и в качестве образца процитировал классические, с его точки зрения, строки:
Ромашка, ромашка,
Не будь какашкой.
Он меня любит,
В душу не плюнет.

Лиза так возмутилась, что ангелочек на колпачке ручки чуть не взлетел.

– А про что же пишут мальчишки?

– Мальчишки? Мальчишки пишут про крокодилов, – заявил Гришка со всей серьёзностью, на которую был способен.

– Очень умно! – Лиза не могла избавиться от ощущения, что над ней смеются. – И что же такого замечательного можно написать про крокодилов? Поэму о крокодиловых слезах?

– Можно-можно, – авторитетно настаивал Гришка.

Игрушки, конфеты
Мне не дарите.
Всё это, всё это
Вы заберите.
Мне крокодила
Такого большого,
Такого живого
Лучше купите!

– Это кто сочинил? – удивилась Лиза.

– Я. В детстве. Мне даже нос за это сломали, – скромно признался Гришка.

– Нос? За стихи?

– За стихи. Чтобы не сочинял про крокодилов. Операцию делать пришлось. Но – не помогло, – Гришка развел руками и с прискорбием добавил: – У меня до сих пор нос кривой.

– А так незаметно, – Лиза смотрела на Гришку с неподдельным сочувствием.

– Ты вот с этой стороны посмотри. Видишь?

И Гришка стал поворачиваться то тем, то этим боком, демонстрируя Лизе трагическую неустранимость старой раны, полученной во время дуэли за честь крокодиловой поэзии.

Он заставил Лизу признать, что нос у него – действительно кривой, кривой на всю жизнь, и Лизино сердце впервые за многие годы преисполнилось неземной печали без всякой помощи шума моря. После этого Гришка вытащил сачок и продемонстрировал свой улов. Состоял он из одной единственной, отчаянно извивающейся пиявки.

Гришка посадил пиявку в банку и некоторое время наслаждался ее телодвижениями и ужасом Лизы.

– Да ты не бойся. Эта пиявка не страшная. Она даже кожу прокусить не может, не то что кровь сосать, – покровительственно комментировал он устрашающие пляски пиявки. – Хочешь, покажу?

Гришка смело запустил руку в банку, ухватил пиявку и вытащил из воды. Пиявка тут же присосалась к его ладони. Гришка посмеивался и на глазах у потрясенной Лизы покачивал ладонью из стороны в сторону, болтая пиявкой, пока та не сорвалась и не упала в пруд.

– Ладно, пусть плывет, – великодушно разрешил Гришка. – Мне тоже пора. А то завтра зачёт. По химии. У нас химия, знаешь, какая сложная? На уровне института, – тут Гришка очень правдоподобно вздохнул, потому что к зачёту готов не был. – А в следующие выходные придёшь? Стихи сочинять? Поболтаем!

Лиза пришла в следующие выходные. И ещё через выходные. Но никаких стихов она уже больше не сочиняла. Вместо неземной печали и неземного восторга её сердце, голова, и какие-то другие, ранее неизвестные слои существа были до отказа забиты рассказами об опасностях и приключениях из жизни начинающего биолога. С видом менестреля, призванного завладеть чувствами толпы, Гришка повествовал о ловле тритонов в водоёмах с отвесными берегами, о хищном растении под названием «росянка», которое требовалось отыскивать на гиблых болотах, о личинках ручейника, обитавших среди ядовитых зарослей борщевика. Рассказывая, он выразительно качал головой, отбрасывая кудри со лба, размахивал руками, подпрыгивал, приседал на корточки и говорил, говорил, говорил – без всяких пауз, не давая Лизе опомниться. «Ой!», «Ай», – только и могла вставить Лиза. «Да что ты!» было самой длинной фразой, которую она произнесла за всё время знакомства после первой встречи.

Но в какой-то момент Лиза почувствовала: в нескончаемый поток историй о водомерках и плавунцах ей пора вставить своё слово. Иначе её сердце просто разорвётся от вполне земных, но невысказанных чувств.

– Гриша, – сказала она, собрав в кулак всё своё мужество и силы, чтобы прервать повествование об очередном насекомоядном монстре, – мне нужно тебе что-то сказать. Что-то важное. Ты должен назначить для этого место и время.

– А-а-а, – Гришка, затормозивший рассказ на всём ходу, с трудом осознал вопрос. – Знаешь, у меня через неделю день рождения. Я опять сюда приеду, к бабушке. Хочешь – приходи. Она пирог испечёт. «Бедный студент». Так пирог называется. Потому что для него продуктов мало надо. Бабушка его после войны делать научилась. Но он вкусный. Она в него орехи кладет и варенье. Так что это уже не совсем «Студент», а вроде как «Профессор». Придёшь?

– Обязательно, – сказала Лиза и пришла к Гришке на день рождения.

Лиза пришла на день рождения и принесла Гришке подарок. Точнее, два подарка: большую чёрную крысу и признание в любви. Эту крысу какой-то редкой породы Лизин дядя принёс ей из лаборатории. Специально для Гришки.

Крыса сидела в клетке. К клетке была привязана розовая ленточка с бумажным сердечком, сложенным книжечкой. Внутри было написано: «Гриша, я тебя люблю!»

Лиза вручила имениннику клетку и стала ждать, что будет дальше.

Крыса Гришке понравилась:
– Ого! – сказал он. – Крыса!

Потом повертел в руках бумажное сердечко и спросил:
– Это что? Мне, да? Хм!

Снова повертел сердечко и ещё раз сказал:
– Мне, да? Хм!

После этого он понял, что ничего нового к ранее сказанному добавить уже не может. Неожиданно ему на помощь пришла бабушка. Она принесла пирог «Бедный студент», который был почти «Профессор», отрезала Лизе большой-большой кусок и стала смотреть, как Лиза будет есть. А Лиза откусила совсем немного, какую-то крошечку, и вдруг расплакалась.

Тут Гришка тоже расстроился – из-за Лизы и из-за бумажного сердца. Он утешительно толкнул Лизу в плечо и сказал: ««Ну, Лизка, ты это… Не парься! Би хэппи!»

После чего Лиза вытерла слёзы и ушла.

А крыса осталась. С бабушкой Аней. Потому что Гришка на следующий день в спешном порядке уехал в биологический лагерь. На прощание он и бабушку потрепал по плечу: «Бабуль, ты это – не парься! Крыса в клетке. Она тебя не съест. Подливай ей из лейки воду. Прямо через прутья. И засовывай в эту щель хлеб с сыром. Ну, всё! Пока!»

Я делал уроки, когда позвонила мама.

– Сынок! Срочно поезжай к бабушке Ане. Какая-то девочка подарила Гришке на день рождения крысу. Гришка уехал в лагерь, а крыса сбежала. Бабушка страшно напугана. Ничего не может делать. А у меня совещание. Я освобожусь только через час. Придётся тебе самому спасать бабушку. Эта крыса, ты её не бойся. Она, скорее всего, лабораторная. Должна даваться в руки. Только запомни: нельзя делать резких движений. В крайнем случае, поймай её тряпкой… Ну, это ж надо: оставить крысу бабушке! Ба-буш-ке! – воскликнула она, возмущаясь очевидной нелепостью ситуации, и повесила трубку.

Я никогда не имел дела с крысами. Всё, что я о них знал, не внушало доверия: крыса Шушера из сказки про Буратино, крысиный Король из сказки про Щелкунчика, Водяная крыса из сказки про оловянного Солдатика. Ещё я знал, что у нас в доме год назад травили крыс, которые жили в мусоропроводе. Так что в народе крысу явно не считали другом человека. Я приготовился к худшему и отправился выручать бабушку из беды.

– Свои, бабуль, открывай! – скомандовал я как можно более бодрым голосом, позвонив в дверь.

Бабушка долго возилась, стараясь не греметь: отперла сначала один замок, потом другой, сняла с двери цепочку и, наконец, впустила меня в прихожую. Двери в комнату были плотно закрыты. Бабушка двигалась на цыпочках.

– Тсс, – сказала она и приложила палец к губам.

– Что – тсс?

– Крыса спит, не разбуди!

– Где спит? Она же сбежала?

– Сбежала, а потом легла спать, – объяснила бабушка и поманила меня рукой. – Вон там, на столе, – бабушка чуть-чуть приоткрыла дверь в комнату. – Видишь – клетка. А рядом с клеткой спит крыса.

Я заглянул в щёлочку и перевёл дух.

– Бабуля, крыса сидит в клетке.

– Как в клетке? А кто же лежит рядом с клеткой?

– Рядом с клеткой лежит тапок.

– Какой тапок? Откуда на столе тапок?

– Ну, может, ты кидалась в крысу, – предположил я.

– Ты что! – испугалась бабушка. – Как я могла? Чтобы её разозлить?

– Или в Гришку, – предложил я другой вариант развития событий.

– Не кидалась я в Гришку тапками, – обиделась бабушка. – Он съел «Бедный студент», собрался и уехал.

– Ну, значит, тапками кидался Гришка, – выдвинул я новое предположение. – В рюкзак. Один тапок попал в цель и уехал с Гришкой в лагерь, а другой пролетел мимо и остался дома.

– Да вот он, другой, гляди! Под столом лежит, – опровергла мои слова бабушка, предъявляя вещественное доказательство.

– Бабуль, а чего ты всё шёпотом говоришь? Крыса же в клетке.

– Да, да, в клетке, – расслабилась бабушка и заговорила в полный голос. – Но ты её всё-таки забери. А то вдруг она завтра сбежит?

– Сбежать отсюда невозможно, – заметил я, осматривая добротную клетку, сделанную по всем правилам содержания грызунов – с двумя маленькими боковыми дверцами, открывающейся крышей и встроенной поилкой. – Но крысу я заберу. Чтобы ты зря не волновалась.

Я вполне мог увезти Крысу в клетке. Но не захотел: ведь я готовился к испытанию всю дорогу. Открыв крышу, я медленно протянул в клетку руку и издал неожиданный для самого себя звук:
– Тц-тц-тц!

Кто-то внутри меня знал, как разговаривать с крысами. Крыса, судя по всему, меня понял, вытянул в мою сторону мордочку, задвигал усиками, потом продвинулся вперед и наступил мне на ладонь передними лапами.

На каждой крысиной лапке было четыре пальчика. И эти маленькие пальчики теперь держали меня за большой палец вытянутой руки. Почему-то я совершенно перестал бояться, вынул Крысу из клетки, придерживая второй рукой сзади, и прижал к себе. Крыса не возражал. Похоже, ему это даже понравилось. Шёрстка у него была жёсткая, но гладкая. И ещё он был теплый, живой и какой-то… мой.

Бабушка помогла мне надеть пальто. Я стал застёгивать пуговицы, позволив Крысе высунуть нос наружу. Потом он завозился и сделал попытку залезть мне под мышку. Наконец устроился и затих. Я взял клетку в свободную руку и поехал домой.

Дома меня поджидала взволнованная мама.

– Ты справился? И она даже на руки пошла? Ну, покажи! Покажи скорее.

Я расстегнул пальто, и Крыса высунул нос.

– Ого, какая крупная! Чёрная. А хвост-то, хвост. Ну, что за хвост приделали этим животным! Слушай, да это, кажется, мальчик, – сказала мама, взглянув на крысу сзади. – Я тоже хочу погладить. Хороший, хороший, не бойся. Мы тебя не обидим. Ну, пойдём его устраивать. Давай в твоей комнате. Смотри-ка, тут к клетке бумажка прицеплена.

Я так волновался при знакомстве с Крысой, что не обратил внимания на картонное сердечко. Теперь мы с мамой внимательно его разглядывали.

– Вот как всё непросто, – заметила мама и обратилась к Крысе: – Оказывается, ты особенный! Как ты думаешь, наш папа это поймет?

Крыса шевельнул усиками, ухватил из только что наполненной кормушки семечко и стал грызть его с видом существа, рассчитывающего на всеобщую любовь.

«Это не просто крыса, – сказала мама вернувшемуся с работы папе. – Это дар первой любви. А ты всегда внимательно относился к человеческим чувствам!».

Папа молча смотрел на Крысу и думал о том, какие причудливые формы может принимать любовь. Я открыл клетку и взял Крысу на руки. Он влез мне на плечо, свесил хвост вниз и ухватился лапками за ворот свитера. «Надо же, какие пальцы! – удивился папа. – Как у пианиста! Ну, а хвост… Подумаешь, хвост!» И все поняли, что Крыса в своих расчётах был прав.

Крыса жил в клетке, но ему достались все наши чувства, которые раньше пропадали без дела. Его любили все. Однако, по общему молчаливому признанию, Крыса считался моим зверьком. Даже вернувшийся из лагеря Гришка этого не оспаривал.

Через некоторое время мы стали выпускать Крысу погулять по комнате. Крыса не был шустрым, всегда двигался осторожно и обдуманно. Он освоил маршрут из клетки через журнальный столик до большого старого кресла. В этом кресле Крыса устроил себе запасное гнездо. Я приподнимал покрывало, чтобы он мог под него залезть, и клал перед входом в «тоннель» газету. Крыса высовывал мордочку, ухватывал газету передними лапами и начинал быстро-быстро резать её зубами на маленькие кусочки. Кусочки утаскивались под покрывало, вглубь кресла, и использовались для строительства крысиного жилища.

Папа называл кресло «крысиной дачей». Там Крыса спал днем, а на ночь его водворяли в клетку.

Мы все привыкли к Крысе, и он не переставал нас забавлять. Но со временем его поведение странным образом изменилось. Он стал почти болезненно нуждаться в людях.

– Сегодня я зашёл в комнату, и Крыса попросился ко мне на руки, – с удивлением рассказывал папа. – Сидел у клетки, увидел меня, тут же слез на пол, доковылял до моей ноги, поднялся на задние лапы и стал перебирать лапами по штанине брюк. Пришлось полчаса носить его на руках.

– Он слишком часто просится на руки, – заметила мама. – Вам не кажется?

«Просто ему у нас хорошо», думал я. Крыса и раньше был ласковый. А теперь ко всем нам привык и стал еще ласковее.

Но мама со мной не согласилась.

– Ему плохо, – сказала она. – Быть может, он стал слишком стар, и ему хочется больше тепла.

Однажды, когда Крыса был «на даче», я позвал его привычным «тц-тц-тц». Но он не вылез. Я, почувствовав неладное, поднял покрывало. Крыса лежал, свернувшись калачиком в гнезде из кусочков газеты, но бок его не вздымался вверх-вниз. Я осторожно до него дотронулся. Он был совсем холодный.

– Умер, – сказала мама. – От старости. Это надо было предвидеть. Крысиный век недолог. Не больше трёх лет. А он, судя по всему, достался нам уже в зрелом возрасте.

Я похоронил крысу. Через три дня мы с Гришкой вытащили на помойку старое кресло. На нем и раньше никто не сидел, а теперь это было бы совсем неправильно. Кресло давно принадлежало Крысе. Тем более что Крыса использовал обшивку для своих строительных работ, а один из углов – в качестве дачной уборной.

– Ты смотри, как всё обустроил: здесь – спальня, здесь – кладовка… Надо было предвидеть, – опять вздохнула мама.

До сих пор не знаю, что мама имела в виду. Ведь я не смог бы любить Крысу меньше, если бы знал, что он скоро умрёт. У него были такие смешные пальчики…