Целлофан

Востоков Станислав — Целлофан

Художник: Шмельков Леонид

Если поджечь целлофан, он скрючивается и начинает сыпать огненные капли. Они летят вниз со звуком, который напоминает вой авиабомб, падающих с самолёта. Прожигая и плавя воздух, они ложатся на землю чёрными кляксами, которые впиваются в неё пластмассовыми лапами.

Пашка надел целлофановый пакет на палочку, щёлкнул спичкой и поджёг пластиковый хвост, похожий на карасий. Некоторое время Пашка стоял недвижно, ожидая, пока горящие капли наберут нужные размер и частоту падения, и затем двинулся в сторону муравейника.

Советский самолёт подлетал к фашистскому городу. Пилот видел, как по городским дорогам двигаются танки и отряды чёрных солдат. Самолёт сделал круг над городом и вышел на угол атаки.

Бомбы со стоном ринулись на город. Пилот был ассом и старался, чтобы снаряды не пропадали зря. И каждая капля находила свою цель. Один за другим муравьи вспыхивали и превращались в угольки. Потоки расплавленной пластмассы перекрыли улицы муравьиного города, влилась в подземные ходы и там застыли, заключив в своём чёрном футляре сожжённых муравьев.

– Враг уничтожен, – доложил Паша-пилот, – возвращаюсь на базу.

Советский самолёт сделал круг триумфа над выжженным городом, и Паша направил палочку в сторону своего подъезда.

Вдруг из этого самого подъезда вышел Грека.

Ничего в Греке необычного, кроме имени не было. Он, собственно, и по делу-то шёл самому обыкновенному, в булочную, за хлебом.

Но, увидев направляющийся к нему советский самолет, он остановился. Его также привлекли жужжащие, авиационные звуки распространяемые Пашкой, и выражение его лица, которое можно было назвать «моторным».

Увидев обугленный чёрный хвост самолёта, Грека быстро связал его с выжженным муравейником посреди двора. Движения авоськи в его руке потеряли свою бесшабашность и приобрели новую направленность, устремясь в сторону Павла.

– Ты чё сделал! – закричал человек с необыкновенным именем Грека.

Но советский асс ещё не вернулся на авиабазу, поэтому никак не мог услышать Греку, кричащего с далёкой земли.

Паша сделал вираж перед лицом Греки и сказал:
– Вз-ж-ж-ж-ж!

– Я говорю, ты чё, сделал, дурак? – усугубил Грека.

– Уничтожен фашистский город, – наконец ответил пилот, влетевший в зону действия радиопередатчиков. – Возвращаюсь на базу.

– Какой город? Ты чё, фашистов от муравьёв отличить не можешь? Да они же, как люди, у них и рабочие, и солдаты, и королева там внутри. Да один муравей поднимает груз втрое больше своего веса! Ты чё сделал, дурак?

Павел остановился. Палочка с чёрным хвостом вдруг потеряла контуры самолёта и стала больше похожа на обглоданный пиратский флаг. Постепенно в голове Павла неприятный образ фашиста в крутой каске потеснило изображение весёлого муравья, трудяги, кормильца большой семьи.

Он растерянно обернулся к пластмассовой луже, навечно похоронившей сотни скрюченных тел.

Советский асс, герой и любимец народа, вдруг всхрапнул, втягивая свежий летний воздух, рухнул на корточки и заревел в голос.

– Фашистов от муравьёв отличить не может, – повторил Грека, совершая укоризненные движения авоськой. – Фашистов и то жечь нельзя, а он муравьёв… Ты их рожал?

– П-п-почему фашистов нельзя, – удивился между двумя взрыдываниями Павел.

– Потому, что живых нельзя. Это закон. ЖИВЫХ – НЕЛЬЗЯ.

Игра повернулась к Павлу какой-то страшной стороной и показала невидимую до этого рожу.

Он медленно подошел к погубленному городу и ткнул палочкой в пластмассовую корку. Героический пилот глядел с высоты птичьего полета на кварталы, лежащие в развалинах, и вместо бомб на сожжённый город падали слёзы. Но вернуть к жизни они никого не могли.

Грека махнул в последний раз авоськой и пошел в хлебный, где купил батон нарезного за десять и бородинский, за одиннадцать рублей пятьдесят копеек.