Живали-бывали

Яхнин Леонид — Живали-бывали

В заручье, крохотной деревеньке, я и не думал останавливаться. Мне надо было в Кимжу, древнюю, в книгах расхваленную необыкновенную Кимжу с деревянным удивительным собором. Я вёз с собой толстый альбом, в который собирался зарисовать все деревянные архитектурные чудеса, какие встречу в пути. А собор в Кимже был, по слухам, чудо из чудес. Всем должно быть ясно, как я туда стремился. И в Заручье попал так, мимоходом. Точнее, мимоплавом: я плыл вниз по реке Мезени на удобном пассажирском судне с утренним именем «Заря».

Завернул я в Заручье за хлебом. Пекарня там знаменитая, и в магазине лежат на полках горячие, с жаркими корочками вкуснейшие ржаные кирпичи. На высоких ступенях магазина, будто грачи в косыночках, сидели старушки и щебетали. Каждая держала банку ли, бидон. А одна даже ведром запаслась. В сторонке примостилась маленькая бабушка. Вокруг неё застыли разнопёрые ребятишки и девчонка в маминых сапогах.

– Живало-бывало жили старик со старухой, – запела бабушка, и ребятишки тут же, как по команде, разинули рты, а девчонка в маминых сапогах даже на корточки присела от внимания.

– И был у них петух Бесоног. Озорной, как бесёнок. А ещё бык – ревун. Ревёт, бывало, бунит – бун-бун-бун. И побрела старуха, случилось, в лес грибов наломать. Ан грибов-то в лесу одна бабка мышья, гриб-дождевик. Что делать? Какой ныне суп старику варить? Она, слышь, из грибов суп-то варить взялась. Ни с чем возвернулась старуха домой. И гадает: разве петуха сварить на обед? Он, бесоногий, по двору всё едино без дела мечется…

С грохотом подкатил к магазину грузовик. Вышел из него лихой шофёр в рубахе-размахайке.

– Привет, – крикнул он, – старушки-вековушки! Чего ждёте?

– А молочка! А сливочек, слышно, привезут, – охотно загалдели старушки.

Шофёр весело подмигнул мне и взбежал по ступенькам, ловко увёртываясь от банок и бидонов. Он крепко стукнул в запертую дверь магазина.

– Рано ещё! – ответила ему дверь сердитым голосом.

– Папирос мне, Феня Петровна! Спешу! – крикнул лихой шофёр и снова заговорщицки подмигнул мне с высоты лестницы.

Дверь помолчала, а потом высунула по локоть округлую руку с пачкой папирос «МОТОЦИКЛ». Шофёр аккуратно взял пачку, ссыпал вместо неё в дверную ладонь мелочи и укатил так же быстро, как появился. Тут я снова поймал голос маленькой старушки:
– А зачем, говорит петух, меня варить? Ты лучше молочка коровьего надои. Деда молоком напоишь. Вот глупый петух! Бесоног и есть бесоног. Разве ж с быка молока надоишь? Он одно знает – бун-бун-бун. А петух своё: какую, говорит, хочешь корову? Бурёху, Пестроху, Черноху? А может, Белоху желаешь? Белую, будто курочка?..

Как раз в этот момент дверь магазина распахнулась, и старухи потянулись в неё вместе с банками, бидонами и ведром.

– Вот и открыли, – прервала себя старушка, – бегите, ребятки.

– Ба-а, Ню-ю… – заныли ребятишки.

– Бабушка Нюра тоже идёт. Вы мне очередь-то займите. А доскажу потом.

Ребятишки захлопнули рты и посыпали в магазин. Девчонка в маминых сапогах загрохала вслед за ними. И я заторопился купить кирпичик обжигающего руки хлеба, пока он не остыл на полках. Но маленькая старушка меня окликнула:
– Паренёк, а паренёк!

Я поразился такому не подходящему ко мне слову. Какой я паренёк? Дядька с примятыми волосами.

– Паренёк, – настаивала старушка. – Ты, гляжу, в пути. Так не запасся ли баночкой? Мне, вишь, сливочек захотелось, а баночку я не схватила.

Баночка у меня оказалась. Полулитровая с крышкой. Нашлась у меня и пачка чаю. Хорошего, московской фабрики. И шоколадная конфета «Ночка» в сумке отыскалась. У бабушки Нюры (я ее стал звать уважительно – Нюра Николавна) в запасе оказался сахар и гранёные стаканы с ложечками. Так и задержался я в Заручье сначала на день, потом ещё на день. Всё думал – погощу немного у бабушки Нюры Николавны, а там – в Кимжу. Но в Кимжу я попал только на следующий год. И не жалею. К тому времени получше рисовать выучился.

– А ты издалека-то? – спрашивала бабушка Нюра Николавна.

– Из Москвы.

– Из Москвы-и? – пела бабушка. – Далёко. Коровёнку или там овец дёржишь?

– Нет, бабушка, не держу.

– А почто? Трава бедна?

– Да, травы не очень…

– А у нас травы-иии, – выпевала Нюра Николавна и восторженно зажмуривалась, – коса застревает. Ты чай-то пей, а остатки не сливай.

– Зачем же остатки? – удивлялся я. – Мы свежего заварим.

– Нет, нет, – упорствовала бабушка, – мне уж остаточков. Вот в эту банку слей.

И я, недоумевая, послушно сливал в банку мутноватый остаток заварки. Бабушка Нюра Николавна уносила банку к себе, а на следующий день повторялось то же. Стесняется баюушка, что ли, свежего чаю попросить? На третий день я не выдержал. Покопался на дне сумки, вынул припасённую на крайний случай пачку лучшего московского чаю. И преподнес ее бабушке Нюре Николавне. Она её взяла, поклонилась деликатно и снова попросила:
– Ты уж как пить-то чай будешь, опитки не сливай. Не забудь. Вот я баночку ставлю.

– Бабушка! – возмутился я. – Нюра Николавна вы моя ласковая, разве мне для вас чаю жалко? Даже обидно.

– Мне-то ладно, – успокоила меня бабушка. – Они, вишь, свежий не берут. Опиточки любят.

– Кто такие? – не понял я, зная уже, что у бабушки Нюры Николавны здесь, в Заручье, никого нет. Все внуки-правнуки разъехались. А родной брат генерал живёт в отставке на Дальнем Востоке. И потом чего это она вздумает брата-генерала опитками угощать?

– Кто такие? – повторил я почти строго.

– А червячки. Я их опиточками подкармливаю. Вот они и приходят, копошатся под окном.

– Кто приходит? Кто копошится? И зачем вам червяки под окном?

– А как же-ии, – запела бабушка Нюра Николавна. – Червячки разведутся. Ребятишки придут покопать их для рыбалки. Они копают-копают, лопочут-лопочут. А я у окошка сяду и слушаю-слушаю, гляжу-гляжу-у. Всё веселее. Одна ведь я. Это хорошо ты заехал. Вот и поговорим когда вечерком.

После того разговора я уже не спешил в Кимжу. «Успею, – думал, – никуда древняя Кимжа от меня не денется».

А когда червяки достаточно напились, наелись спитого чаю и, сытые, стали показываться из земли, набежали деревенские ребятишки с консервными жестянками. Бабушка Нюра Николавна села у окошка, посмотрела-посмотрела на них, послушала-послушала, а потом и сама заговорила-запела: – Бывало-живало жил на свете купец…