Вдоль по караваю
Яхнин Леонид — Вдоль по караваю
Сосны на Гороховом угоре стояли часто. А между ними, словно неведомые деревья, вздымались крутящиеся стволы солнечного света. Сам угор был похож на большой ржаной каравай с прижаренной красноватой корочкой.
И у меня в голове всё время вертелись слова старинной северной припевки, что пел-напевал мой приятель мальчик Вася Дерягин:
Хожу я, гуляю
Вдоль по караваю.
Там, в этой припевке, ходил, ходил парень и встретил братца, сестрицу, шляпу нашёл круглую, а потом и невесту сыскал. И под конец, довольный, сел в карету, которой нету.
Я ничего не нашёл, никого не встретил. Но зато каравай – вот он. Гуляю я по нему и чувствую под сапогом упругую его ноздреватую корочку.
Хорошо одному в северном бору. Светло. Спокойно. Надо мной скромно попискивала не видная глазу птица. Когда она замолкала, то слышны были корябающие сосновую кору шажки её когтистых лапок.
Вот какая стояла тишина. Попискивающая. Поскрёбывающая. Жалко мне было такую тишину вспугивать. И напевал я не в голос, а беззвучно, про себя:
Хожу я, гуляю
Вдоль по караваю.
Хотя уже не ходил, а сидел. Крепко прислонился спиной к твёрдому сосновому стволу. По мне, как по дереву, бежали муравьи. Они быстро проложили в складках куртки тропинки и несли с сосны свои мелкие ноши, деловито обтекая пуговицы. Один, самый способный, даже забрался ко мне в карман и молча пытался выцарапать оттуда серую краюху, отломленную от домашнего каравая.
Я так слился с тишиной и сосновым бором, что уж и сам не понимал, то ли я муравьиная тропинка, то ли дерево, шевелящее под землёй корнями, словно пальцами ноги в хожалом крепком сапоге.
Может быть, я и впрямь превратился бы во что-нибудь лесное, неподвижное и постоянное. Но тут ударил мне в уши шорох. В тишине он упал на меня, как гром. Не успел я опомниться, как из-за деревьев выскочила дикая тётка.
Всё в ней было дикое – и круглые глаза, и встрёпанные волосы в паутине и сосновых иглах, и руки, которыми она тут же вцепилась в мой рукав, пронзив его острыми пальцами до рубахи. Но особенно дикой показалась мне здесь, в лесу, её сумочка на длинном ремешке – узкая, мелкая, величиной с ладонь. Такие сумочки в деревне называют непонятным словом: ру-ду-куль. И действительно непонятно, зачем нужна эдакая сумочка-ладонь, если в неё ни ягоды, ни гриба не уместить. Бесполезный рудукуль болтался на плече дикой тётки и хлопал меня своей кожаной ладошкой по щеке.
Пока я из дерева превращался снова в себя самого, дикая тётка совершенно диким, но вполне человеческим голосом вскрикивала:
– Человек! Живой!
Я уж и вправду засомневался: не превратился ли я в дерево? А дикая тётка вдруг плюхнулась на траву рядом со мной и засмеялась. Диким смехом, распугивая муравьев и птиц. А потом, не переставая смеяться, заплакала. Тут я совсем растерялся.
Она же, наоборот, успокоилась, щёлкнула своей крохотной сумочкой и стала доставать из неё, как фокусник, гребёнку, зеркало, целую горсть коробочек и флаконов.
Глянула она в зеркальце, взмахнула гребёнкой, поколдовала с коробочками. И не успел я глазом моргнуть, как опасная дикая тётка оборотилась молодой девушкой. То ли сестрицей, то ли невестой того песенного паренька, который бродил вдоль по караваю.
А я всё ещё молчал, как дерево. Но уже начал понемногу шевелиться. Крякнул и прошелестел застоявшимся хриплым голосом:
– Вот брожу, гуляю вдоль по караваю.
– А меня зовут Валя,– совсем невпопад сказала девушка-сестрица. – Я заблудилась. Уже полдня бегаю по лесу. Думала, пропаду. А тут вы, живой. По караваю гуляете.
Она вдруг осеклась и глянула на меня с опаской: мол, по какому такому караваю я гуляю и не ошиблась ли она, думая, что нашла своего спасителя?
– Это песенка такая,– засмущался я.– Но откуда же вы взялись? Да ещё с рудукулем?
Забыл я, что эта сумочка так только в деревне называется, а в городе её зовут ещё более странным словом: ри-ди-кюль!
Тут девушка-невеста-сестрица Валя затараторила, застрекотала сорокой. И оказалось вот что. Спешила она на пассажирском судне с утренним именем «Заря» в город Мезень. И на одной пристани у села Жердь вышла подышать лесным воздухом.
Дышала, дышала и не заметила, как отчалила быстрая «Заря» и пошла прямиком к городу Мезени. Сестрица-невеста Валя поначалу испугалась, а потом решила подождать следующего рейса. И пошла пока по тропинке поглядеть поближе северный бор.
Человек она городской. Не знает, что тропинки в лесу заколдованные. В одну сторону по ней пойдёшь – в лес попадёшь. Обратно побредёшь – ан выхода из лесу и нет. Кружит тропинка, петли вяжет вокруг деревьев, в овраги заглядывает, к роднику подбегает. Ягодой приманивает, водой свежей соблазняет. Только бывалый человек на её хитрости не поддастся.
А Валя-сестрица растерялась. Бегала. Аукала. Пугалась. Поняла, что не только желанного города Мезени ей не видать, а и села-то Жердь не найти. И правильно поняла, потому что от Жердь-села она уже на пять километров убежала.
Стряхнул я аккуратно муравьев с куртки. Краюху из кармана вынул, под сосной положил. Для старушки-боровушки. Она за хлебом зайца пришлёт. Поклонится мне вслед за угощенье.
Стали мы с девушкой Валей потихоньку спускаться с Горохового угора. Она идёт молча, пугливо озирается. А я песенку себе под нос бормочу:
Посмотрите, люди, Поглядите, добры, Как я гуляю Вдоль по караваю.
Как только мы ступили на лесную тропинку, тут же она обрадовалась и ну нас крутить-вертеть. В лес поглубже заманивает. То подсунет горсть ягоды брусники. То гриб, старик Вахромей в красном треухе, из мха выглянет.
Но я ступаю твёрдой ногой и ни на какие лесные хитрости не поддаюсь. Надо поскорей из чащи выйти, чтобы пугливая Валя не успела снова испугаться. Она следом семенит и в спину мне рассказывает.
Оказывается, она не сестрица-невеста, а школьная учительница Валентина Фоминишна. Везла в школу большой лаковый глобус. Он теперь на быстрой «Заре» плывёт сам по себе в город Мезень. Вместо новой учительницы. А вместе с глобусом уплывает букварь, задачник и книга для чтения с картинками.
– Слыхал я, что в Зарученской школе, в нашей то есть деревне Заручье, учительница нужна,– сказал я, будто никому, а так, деревьям.
– Что вы, что вы,– засмеялась за моей спиной учительница Валя, Валентина Фоминишна,– я человек городской. С деревенскими детьми не умею. И в лесу заблуживаюсь.
И она громко щёлкнула своей городской сумочкой-ридикюлем.
Тропинка петляла, путала, но потом поняла, что ничего у неё на этот раз не получится, и побежала послушно ровной стёжкой прямиком к дому бабушки Нюры Николавны. По пути она задержалась у берёзовой поленницы. А там сидит на кривом чурбаке Вася Дерягин в круглой соломенной шляпе. Сидит он и выводит моими красками на резиновом мяче цветные пятна. Рисует и напевает:
Вот я шёл, вот сыскал
Дорогу сестрицу.
Очень я рассердился на Васю Дерягина.
– Что же ты, Вася, друг мой, краски изводишь? Для того я тебе их подарил, чтобы мячи пачкать? Рисуй на бумаге.
А Вася Дерягин моргнул белёсыми ресницами и упрямо продолжает своё никудышное занятие. Мне неудобно с ним ссориться при посторонней учительнице. Но она вдруг присела на корточки возле него и говорит:
– Можно я попробую? А то у тебя Африка на Америку похожа. И вот уж они вдвоём принялись за мяч. Глобус, догадался я, рисуют. Сбегал я домой, ещё одну кисточку принёс. А тем временем моя дикая знакомая уже совсем освоилась. Склонились они вместе с Васей Дерягиным над разноцветным мячом, вертят его и поют тихонько:
Вот я шёл, вот сыскал
Дорогу невесту.
Рядом с ними на маленькой сумочке-ридикюле, как на подушке, сидит кот Степан и что-то своё мурлычет. А мальчик Вася поднял глаза, моргнул белёсыми ресницами и сказал, будто бы к коту Степану обращаясь:
– Нужно нам с Валентиной Фоминишной в Мезень сплавать. Вещи её учительские сюда, в Заручье, перевезти. Но вот задача:
кто корову нашу Ольку Олёшину дотемна домой загонит?
– Ладно уж,– сказал я,– загоню корову. Она где сегодня, не за Гороховым ли угором?
– Там,– кивнул Вася Дерягин.
Я им махнул рукой и отправился обратно по тропинке. Она тут же повеселела и ну петли выводить. Пусть петляет, всё равно Гороховый угор не обежит. Кто же в лесу мимо каравая пройдёт? И я чуть слышно под нос себе запел:
Я иду, гуляю
Вдоль по караваю…
