Маленький лицемер
Фурман Александр — Маленький лицемер
На ледовом стадионе в Лужниках показывали новый музыкальный фильм «Королева бензоколонки». Зрители сидели на высоких трибунах с трёх сторон матово сияющей хоккейной коробки. Это было очень непривычно и празднично. Экран казался чудесно огромным.
Перед фильмом показали несколько рекламных роликов. Сюжеты были довольно живые, все смеялись, Фурман тоже, но когда вдруг зажегся свет, он очень удивился: думал, что это уже идёт кино. И потом тревожно переспрашивал, что сейчас: само кино или ещё нет? Кончится не скоро?.. Фильм был по-летнему цветной, с песнями, влюбленные герои катались друг за другом на роликовых коньках…
По дороге туда произошла одна неприятность.
Ехать от дома до Лужников надо было довольно долго, на двух троллейбусах с пересадкой. На улице быстро стемнело. В тесном покачивающемся салоне горел жёлтый свет, алмазными искорками игравший с летучими разноцветными огнями за замерзшим стеклом.
Фурман сидел на переднем месте у окна, рядом с ним папа, а за папиной спиной, по соседству с каким-то дядькой, мама. Старший брат Боря стоял.
Народу становилось всё больше, и на каждой остановке влезали ещё и ещё. Двери подолгу тужились закрыться, водитель предупреждал: «Машина отправлена!», изо ртов шёл пар. Вскоре Борю снесло дальше по проходу.
Сидеть было хорошо, хотя папа отдалился от Фурмана, уступив место толстенной тётке с сумками. В проходе стояли и другие немолодые женщины, а в какой-то момент там появилась маленькая нервная старушка с испуганными глазами. Когда троллейбус резко затормозил перед невидимым препятствием, её, естественно, поприжали, потом ещё разок-другой, и она вдруг жалобно запричитала, прося не придавить её. На остановке женщины начали ругаться на сидящих мужчин, проводя и по Фурману злыми взглядами. Наконец троллейбус грузно поехал, скрипя шинами, но тут мама тронула Фурмана за плечо и тихонько посоветовала ему встать и пригласить сесть бабушку. Фурман прикинул, куда ему придётся вставать, а там ведь ещё набьются… Нет уж, он стал смотреть в окно. «Сашенька, встань! Видишь, бабушке тяжело стоять», наклонялась к нему сзади мама. Фурману же было ясно, что его там затолкают, он даже обижался на маму, что она этого не понимает, и продолжал сидеть. Мама обратилась к папе: «Эдя, возьми его! Пусть он уступит место пожилой женщине…» но папа был загорожен толстой тёткой. Ему пришлось несколько раз звать Фурмана, ловя его ускользающие глаза. «Сашуня, иди ко мне! Надо уступить место бабушке!»
Фурман поражался их бестактности. Неужели им его не жалко?! И вообще, орут на весь троллейбус… Все уже начали наблюдать за ним, и он привстал, как бы выражая согласие, но потом снова присел на краешек и стал вглядываться в стоящих. «Саша, вставай, вставай же! — стесняясь, сердилась мама. Поднимайся! Нехорошо видишь, бабушка стоит!» Папа тоже делал ему приглашающие жесты и шевелил лицом, глаза у него грустно посверкивали. «Какая бабушка-то? — стал спрашивать Фурман, оглядываясь. — Где?» — «Вон! Вон стоит. Уступи ей место побыстрее!» — «Я не вижу, кому? — с обидой говорил Фурман. — Где она стоит?» Старушка как-то отдалилась, уменьшилась и совсем потускнела в его глазах. Из прохода за ним с интересом наблюдали. Между тем уже на двух остановках подряд многие выходили, стало посвободнее, и Фурман, наконец, вроде бы заметил нужную бабушку. Но тут как раз освободилось другое место, старушка заторопилась сесть, и Фурман победил.
Папа, бледный, с искривленными губами, отвернулся. Тётки посматривали на Фурмана с какой-то странной поощрительной ухмылкой. Бедная мама наклонилась и безнадежно внушающим голосом сказала Фурману: «Очень стыдно. Ты очень-очень плохо себя ведёшь. Мне за тебя очень стыдно». И отодвинулась. Но угроза не прозвучала, а что такое «стыдно»? Так, можно лишь догадываться.
Фурману было почему-то легко и отвратительно приятно. Хотя это чувство было не острым и ещё забывалось по мере движения.
— Ну, вставай, выходим, — с примирительной грустью позвал папа. Перед тем, как Фурман встал, к нему вдруг близко-близко придвинулся сзади мужчина, сидевший рядом с мамой (Фурман и лица-то его не видел), и отчетливо, но обращаясь только к Фурману, сказал:
— Ах ты, маленький лицемер… — Интонация у него была спокойной и внимательной, почти даже сочувствующей. Фурман не стал оборачиваться. Слово было странным, а чужой дядя — очень понятным. Впрочем, пора было выходить, и, кроме того, он чувствовал себя всё-таки правым.
