Чуча. Глава I, II
Демыкина Галина — Чуча. Глава I, II
(Печатается с сокращениями)
Повесть о девочке, которая приехала погостить к своему брату-леснику, и о лесных жителях.
ГЛАВА I
ЧУЧА
(Вторая жизнь Чучи)
…Брусничник, поваленная ёлка, потерянная тропинка. До этой полянки, лесного пятачка, я ещё ни разу не доходила. На краю – толстенная сосна, чешуйчатые корни. Торчат из земли, как удавы. Два удава. А в их ложбинке на траве – тёмно-зелёная тень, точно подстилка. Ложись, спи. Я и задремала.
«Ша-а-а!» – шло над лесом.
«Уии-чок-чок!» – из кустов.
«Цк-цк-цк!» – у самого лица, из травы.
И всё это мешалось в песню, Большую Песню Леса, и мне не дано было её понять.
Проснулась я от тревоги: глядят. На меня глядят. И в самом деле. На сосне вниз головой повис серый зверёк, похожий на маленькую белку или на большую мышь с пушистым хвостом. Два глаза, как две огромные бусины с ушастой серой мордочки. Я не шевельнулась, только смотрела. Зверёк царапнул кору, спустился ниже, цепляясь тонкими розовыми пальцами. И не удержался – плюхнулся в траву, прямо около моего уха. Испугался, чирикнул, как воробей: «чи-чу!» – и отбежал.
Я опять не двинулась. И вот – тёплый сухой нос коснулся моей руки. Коготки царапнули ладонь. Я подняла голову – глянуть. А уж он – вон где, на сосне! Эх, надо было схватить! Теперь ни за что не спустится.
Зверёк улегся на низком обломанном сучке – пушистый хвост вниз, одна розовая лапка свесилась. И глядел, глядел во все свои любопытные бусины.
– Эй ты, рожица! Чучелка!
«Чи-чу!» – гортанно чирикнул он.
– Иди сюда! – Я подставила руку: – Не бойся, иди.
И вдруг он снова зацеплял вниз. Выпрямил ушки. Потянулся на голос. Ближе, ближе по коре… И вот уж совсем рядом. Потрогал розовой лапкой ладонь. Отпрянул. Ещё раз потянулся. И – ступил в запретную зону. В зону своей неволи. Я быстро накрыла его второй ладонью – только щёточка хвоста наружу. Запищало, завозилось, зацарапало. Да поздно.
А дома его ждала птичья клетка.
– Ух ты! – обрадовался брат. – Сроду такого не видал! Завтра привезу зоолога. Вдруг – новый вид?
Но зоолог тоже не знал. Удивлялся:
– Похож на соню, – есть такой зверек. Но у нас сони не водятся. И потом – лапы. Посмотрите – как ручки у обезьяны… Я хотел бы взять его в музей.
– Нет, нет!
– Ну пусть пока у вас. На днях приедет старший зоолог…
«Чи-чу!» – донеслось из клетки.
– Эй ты, Чучелка-Чуча, кто же ты такой?
Когда в доме появляется зверёк, ну, хоть котёнок, что ли, всё начинает поворачиваться вокруг него. То сидел за столом и работал, теперь надо помнить – налита ли вода в блюдце, да и молоко. Надо погладить, когда он запрыгнет на колени. Не двигаться, если заснёт. А уж Чуча, странный зверь, взял всё мое время. Во-первых, он не ел. Ничего не ел. Уже два дня. Сидел в углу клетки на задних лапах, обхватив голову передними. Вид полного отчаяния: что я наделал? Вот дурак! Вот растяпа!
– Надо отпустить, – сказала я брату.
– Ты что? У меня на участке зверь непонятный, а ты – отпустить. Дай свезу в музей.
– Ни за что!
– Всё равно погибнет без еды.
Что делать? В который раз поставила ему блюдечко с молоком. Может, дать орехов? Орешник тут же, возле дома. Орехи еще зелёные, не отделишь от лапчатого домика.
– Попробуй, Чуча.
Он отнял лапы от мордочки. И вдруг я заметила – шерстинки-то у носа слиплись, мокрые – в молоке! Ну, теперь мы не пропадём!
Однажды брат спросил меня:
– Не побоишься одна остаться? Мне надо в город на денёк, а то и на два.
И он уехал. А к вечеру по лесу потянуло холодком, ветер положил траву у леса и картофельную ботву возле дома. Листья берёз, не отрываясь от веток, поплыли-потекли по тёмному небу. Над домом громыхнуло. И началась гроза.
Это тревожно – гроза в лесу. Тревожно и одиноко. И человеку, и зверю. Чуча из клетки глядел на меня огромными глазами. Может, в его жизни не случалась ещё гроза? Я открыла дверцу, протянула руку, и он вышел. Сел на ладонь – маленький, тёплый, взъерошенный. Чуча точно забыл и страх, и обиду. Я гладила его, а он прятал горячий нос между моими пальцами. Как котёнок.
Когда гроза кончилась, я поднесла зверька к открытой клетке:
– Иди. Спи.
Но он не пошёл. Он повернулся и стал смотреть на меня. Внимательно, будто спрашивая.
– Ты что, Чуча? Чуча!
Вдруг он напрягся весь, светло-серый животик его дрогнул, и он гортанно крикнул:
– Чу-ча!
Это было похоже на его прежнее чириканье, и всё-таки совсем другое.
– Чуча! Чуча! Чуча! – точно радуясь своему новому умению, выговаривал он. Да, да, выговаривал.
И тут я подумала: а вдруг?..
– Чуча, скажи «ма-ма».
Зверёк опять напрягся, изогнул розовый язычок:
– Кхма… ма!
И снова с охотой:
– Кхма-ма-ма!
Утром приехал брат. Отвел мотоцикл к ограде, вымыл руки у колодца и затопал по ступеням.
– Как ты тут? Не боялась? Ну и голоден я. Сварила картошку? Молодец!
Но мне не терпелось:
– У меня радость! У меня зверь заговорил.
– Какой зверь?
– Чуча.
Брат посмотрел внимательно и ничего не ответил.
– Не веришь? Вот слушай. Чуча!
Зверёк молчал.
– Чуча, скажи: «Мама».
Он даже не поднял уха.
– Ничего, сестрёнка, – необычно ласково отозвался брат. – Гроза иногда так действует. Не волнуйся.
Прежде Чуча не хотел слушать меня, отворачивался. Будто понимал, что мой голос предал его. А теперь! Едва затихал вдали мотоцикл брата, я открывала дверцу клетки. Переваливаясь, как обезьяны, когда становятся на четвереньки, Чуча шёл ко мне, усаживался на ладонь. Он поднимал передние лапки и ждал. Глаза его были широко раскрыты мне навстречу. Я подносила к его мордочке блюдце с молоком. Потом вытирала слипшиеся у рта шерстинки.
– Надо быть чистым, Чуча!
– Кхчи-кхсты!
– Ну, скажи – «чистый»!
– Кхчи-стый!
Да, да! Он учился говорить. У этого зверька устройство гортани было, вероятно, как у скворца или попугая. Только заученные слова он не повторял без толку, а будто складывал в невидимый тайник. И потом доставал.
Когда я спрашивала:
– Кто ты?
Он всегда отвечал:
– Чуча!
Услыхав шум за окнами, поднимал круглые ушки и сам спрашивал:
– Кхтоэто? – Потом ко мне: – Кхтоты?
– Мама! – говорила я.
Если я долго не подходила к клетке, он звал:
– Кхма-ма-ма!
Он легко запоминал слова, ему нравилось, как они звучат. «Лес – лис – лист», – выговаривал он, прибавляя свое «кх…»: «Кхлес, кхлис…» Чуча скакал за мной по всему дому. Окна были раскрыты, но я не боялась, что он убежит. И только при брате он забирался в клетку, молчал.
…В вольере, отгороженном от леса тонкими и редкими брёвнами, жили
олени. Когда они слышали человечьи голоса, подходили к загородке,
просовывали головы между бревен: «Дайте!» Ребята и взрослые, что приезжали сюда на экскурсии, протягивали конфеты – очень невкусно! Белый хлеб – чуть получше. Хлеб чёрный – это хорошо! И только редкие – соль. Соль – любимое, заветное. Ради этого и тянулись рогатые и безрогие оленьи морды.
В другом вольере были огромные бурые горы на тонких, не по туловищу, ногах – зубры. А если постоять возле зубрового загона и подождать – выйдет из-за чахлых берёзок и ёлочек рыжее, тонкое, длинноногое – тоже олень. Но какой! Лёгкие ноги его ступают беззвучно. Голова точно плывёт над тонким туловищем. Лиловые глаза огромны. Два прямых коротеньких рога ещё не очистились от пушка. Если потрогать его тёплые серые уши, он отведёт голову и переступит, как отнырнёт. А если дать соли, он не станет собирать её с ладони нежными дымчатыми губами, а только тепло дыхнёт на руку. Просто – спасибо за внимание.
– Алёша!
Он знает свое имя, но не откликается. А иногда не зовёшь – подойдёт. Такой уж олень!
Алёша-олень был у самой изгороди и сразу увидел Чучу, который сидел у меня на плече. Сперва Чуча сидел, как все звери, опираясь на четыре лапы. Но тут от удивления высвободил две передние и одной ухватился за моё ухо.
– Чи-чу! – пискнул он.
Я давно уже не слыхала этого чириканья. Олень не отводил огромных глаз от Чучи, и бархатистые губы его шевелились. А Чуча чирикал на все лады, шипел, попискивал. Вот как он, оказывается, умеет! Они вели горячий лесной разговор. О чём?
Я шла к дому по лесной дороге. Чуча свернулся у меня на ладони.
– Что сказал олень, Чуча?
Зверёк напрягся, прикрыл глаза.
– Олени и лани, – выговорил он.
– Ну, о чём вы говорили?
– Лесной! Лесной! – жалостно пропел Чуча. – Лес – лист – лось – лис…
Я поняла. Эта встреча всколыхнула в Чуче лес. Его тёмные дебри, звериные норы, тайные тропы…
…Пришёл брат.
– А на мой участок забежали волки! – сказал он. – Вчера егерь видел одного прибылого.
– Что за прибылой? – не поняла я.
– Ну, молодой, пяти-шести месяцев. И уже сам начинает охотиться. Надо будет подманить.
– Как это?
– Не знаешь? – удивился брат. – Да очень просто. Зарядит охотник ружьё, засядет среди ельника и… – Он поднял голову, приложил к губам ладони. И вдруг раздался вой. Жалобный, одинокий. – Вот так, – засмеялся мой лесник. – А волк отвечает. И подходит ближе.
Тут вдруг я почувствовала тёплую тяжесть на руке – это Чуча. Он прижимался и вздрагивал. Что это значит? А когда брат вышел, зверёк спросил:
– Кхтотак?
– Кто так воет? Волк.
– Волкх, волкх… – повторил он, и голосок его осёкся. Вот что! Он уже слышал в лесу волков. А брат говорит – только что забежали!
– Ты знаешь волков, Чуча?
– Тда, тда!
– Ох, что я придумала! Ты покажешь брату, где живут волки. А брат их убьёт.
Чуча вытянулся мне навстречу, слушал, слушал… Я повторяла ещё и ещё одно и то же. И он понял. И отвернулся.
– Волки злые, – говорила я. – Они убивают оленей. Таких, как Алёша. Ты поможешь людям, Чуча?
Он прыгнул в клетку, сжался в углу. Я звала его, а он даже не глядел. И опять я подумала: он знает что-то такое, чего не знаю я. Вот и язык у нас один… Как могло быть все просто: он переводит лесную речь на нашу, человеческую. И все мы – люди и звери – понимаем друг друга. Как всё могло быть просто! А вот не так.
ГЛАВА II
(Первая жизнь Чучи)
Чуча впервые открыл глаза весенним утром. Он увидел серо-коричневую чешуйчатую стену. И больше ничего. Он не знал, какие бывают сосны, и подумал, что это весь мир: сероватый, но тоже интересный. От чешуйки к чешуйке переваливалась красная с чёрным букашка; чуть пониже торчал чей-то ус. Или, может, лапка. Чуча потянулся схватить, но тут расправились красно-чёрные крылышки, и букашка отделилась от серого. Улетела. Чуча стал глядеть ей вслед и незаметно перевернулся на другой бок. И тогда поток солнца, разноцветной зелени, запахов и ветерков полился на него. И Чуча зажмурился. Тогда Чуча перевернулся серым брюшком вверх и увидел толстые жёлтые ветки с рыжими пучками иголок. Все они тянулись за ветром, а один пучок вдруг – раз! – и перескочил на другую ветку… Вот чудо! Да нет, это и не пучок хвоинок совсем, а рыжий хвост рыжего зверя.
Чуча не успел прижаться к стволу – рыжий зверь был рядом. Висел головой вниз на сосновом стволе.
– Ого! – сказал зверь, показав длинные и мелкие зубы. – Ого, какое чучело! Кто ты?
– Я не знаю, – ответил Чуча.
– Ну, кто твоя мама?
– Не знаю.
– Ты здесь живешь?
– Кажется, да.
– Может, ты мышь? Но почему пушистый хвост? Покажи-ка лапы!
Чуча сел на задние лапки и вытянул передние.
– Никогда не видала такого. У тебя лапы, как человечьи руки. Вот урод! Вот чучело! И когти мягкие. Можешь влезть на мою сосну?
– Я не знаю.
– Ну попробуй. Здесь хорошо, наверху!
И зверь легко подтянулся на ветку, пробежал по ней до конца и – ааах! – перелетел на другую сосну, а потом – вверх, вверх, раскачался на ветке и опять – ааах! И все звал, звал, манил Чучу:
У меня наверху
Ветки-качалки,
У меня наверху
Детки-бельчатки,
Прыжки мои четки,
Ушки мои чутки,
Лечу! Лечу!
Чуча весь дрожал от страха и восхищения. О дружбе с таким красавцем даже думать нечего. Но глядеть на него… Это он, наверное, позволит.
Но тут появился еще один зверь. И это решило Чучину судьбу. Зверь был жёлтый, мягкий, большой и невзрослый. Он выбежал из тёмных ёлок на Чучину поляну, дурашливо выбрасывая толстые лапы. Выбежал боком. Его просто заносило. Зверь не заметил бы Чучу, если бы не дятлёнок, за которым он гнался. Тот не летал ещё, а только подлётывал и, неловко кувыркаясь у земли, натолкнулся на Чучу.
Чуча не испугался желторотого и бесхвостого, но на всякий случай прыгнул на сосну и повис на её коре, как это делают кошки. Вернее, котята. Тонкие коготки держат плохо, и очень страшно, потому что высоко.
Вот тут-то невзрослый зверь раскрыл рот, вывалил язык и стал вовсю глядеть на Чучу. Про птенца он забыл совсем.
– Эй, ты кто?
– Я не знаю. Вон тот рыжий зверь…
– А, Белка с Сухой Сосны.
– Да, да, так она говорит, что я мышь. А ты кто?
– Я – Волк. Когда я вырасту, меня будут звать, как и моих стариков, —
Скальный. Мы живём за рощей скальных дубов. Ну, прыгай вниз!
Чуча разжал посиневшие пальцы и неловко брякнулся в траву. Пока он вставал, Волчонок успел легонько давануть его лапой.
– Эй, эй! – крикнула сверху Белка. – Не смей трогать наше лесное Чучело.
– Я и не трогаю.
– Ах ты, врун! Больно он тебя, Чучелко?
– Ничего, – пропищал Чуча, облизывая помятый бок.
– Смотри, скальный злодей! – летело сверху.
– Он пошутил! – громко крикнул Чуча. И правда, косточки у него уже не болели.
– Ты хороший парень, – тявкнул Волчонок. – Пошли, я покажу тебе кабанов.
Под низкими ёлками было совсем темно и душно. От земли подымался горячий запах сухой хвои, сверху забивал свежий смоляной дух. Здесь Волчонок ступал мягко, ветки раздвигал неслышно и всё припадал, припадал на передние лапы, стелил голову по земле.
– Слышишь? – Волчонок повернулся к Чуче.
Но тот едва поспевал и, кроме жёлтого хвоста, не замечал ничего.
– Слышишь? – Волчонок повёл носом. – Здесь проходили свиньи.
И вдруг сквозь ельник просочился жёлтый тёплый свет, и открылась яркая и сочная поляна с белыми бабочками, зелёной травой и синими, белыми и жёлтыми цветами.
– Смотри! – жарко выдохнул Волчонок.
Через поляну медленно шла длинноносая бурая и седая кабаниха. А за ней, едва видные в траве, – рыжие, с коричневыми полосками вдоль тела, кабанята.
– Ой, какие! – ахнул Чуча. Он не мог отвести глаз. – Послушай, Скальный, а потом они тоже будут серыми? – Чуча сидел на задних лапах, а передними ухватился за веничек травы-перловника.
– Конечно, – кивнул Волчонок. – И я тоже буду серым.
Поляна была уже пуста, а они всё сидели, с раздувающимися ноздрями, прерывисто дыша. Потом Волчонок вытянул толстые жёлтые лапы, положил на них морду. Глаза его стали узкими – две тёмных щёлочки.
– Слушай Песню Леса, – сказал он. – Ляг в траву, так лучше, и слушай.
Чуча лёг, запрокинул голову к далёким переливающимся верхушкам сосен, ясеней, берёз…
«Ша-а-а», – летело сверху.
«Уи-чок-чок», – из кустов.
«Цк-цк-цк», – рядом из травы.
И всё это смешалось, и Чуча услышал:
У меня есть лисы и лоси, – так говорил лес, —
На суках раскосые рыси, – говорил лес, —
Ржавые балки
И рыжие белки,
Текучие реки,
Ползучие раки,
Под водою – линь,
Над водою – лань…
– Это всё правда? – спросил Чуча.
Но Волчонок не ответил. Бок его поднимался ровно, одно тяжёлое ухо завернулось, показав бело-серую подпушку, вокруг чёрного сухого носа металась муха. Чуча отогнал её.
«Какой красавец! – подумал он. – Какой красавец!»
Так проходило лето.
И настал день, когда выпорхнула из кустов маленькая серая птичка в красновато-бурой шапочке – Славка. Она второй раз за лето вывела птенцов, вырастила их и теперь перескакивала с ветки на ветку – скок-скок-скок! Это значило, что её заботы о малышах кончены.
Вот тогда и забеспокоилась Белка с Сухой Сосны.
– Ты уже большой, а такой неосторожный! – закричала она Чуче сверху, из гнезда. – Мои бельчата уже ловчее меня. А у тебя – мягкие когти.
– Они не твердеют, что же мне делать? – опечалился Чуча.
– Тогда надо быть хитрым. Не сильным – так хитрым. Ты же, как привязанный, бегаешь за Скальным Волком. А чему он тебя научил?
– Он научил меня слушать Песню Леса.
– Це! – фыркнула Белка. – Чему тут учить? Её слышат все звери, иногда даже люди. А говорил он тебе о Правде Леса?
– Нет.
– И не скажет.
– Почему?
– Потому что он живёт не по правде. Серый разбойник.
– Он не серый. И никого не трогает. А вот муравьи…
– Что муравьи? – переспросила Белка.
– Муравьи знают Правду Леса?
– Конечно.
– А сунь лапу в их кучу.
– Я тоже отгрызу чужую лапу, если она залезет в моё гнездо, – сердито цокнула Белка.
– А бабочка? Когда бабочка прилетает к ним в гости?
– Это их еда.
– Как же так! – обиделся Чуча. – Муравьи убивают – и живут по Правде Леса, а Скальный…
– Он ещё молод, – перебила Белка с Сухой Сосны. И голос её зазвучал торжественно: – Настанет день, когда он, как и его родичи, убьёт просто так…
«Он уже!..» – хотел крикнуть Чуча, но закрыл рот обеими лапами. Да, да. Так оно и было.
Молодая Сорока Ясенская (её назвали Ясенской оттого, что она свила гнездо на ясене) в первый раз высидела птенцов и хлопотала над ними, и кричала от темна до темна. Тогда Чуча ещё не бывал в логове Скального, и Волчонок впервые пригласил его. Они трусили мимо светло-зелёных гладких стволов ясеня и бурых морщинистых дубов.
Вдруг Волчонок остановился. У корней разлапого дуба, в солнечном пятне, дремал один из сыновей Ясенской Сороки. Волчонок показал на него глазами Чуче и сделал бесшумный шаг. Ещё. Ещё… В ветках отчаянно крикнула Сорока, но было поздно. Тяжёлая лапа опустилась и поднялась.
Тоненький, хрупкий, с уже подросшим хвостом Сорочонок лежал на боку, подмяв под себя чёрные лапы и голову. Закричала и упала на нижние ветки Сорока, осыпая сухие сучки и листья.
Волчонок стоял поодаль, опустив голову.
– Зачем ты? – крикнул Чуча. Мордочка его вздрагивала.
– Зачем я? – удивился Волчонок. – Наверное, случайно!
– Как же случайно? Как же случайно? – закричала Сорока, и на крик с шумом стали слетаться её сестры.
– Ты хуже своего отца! – подхватили они. – Хуже матери! У, Скальные убийцы!
– Мы, птицы, проклинаем тебя. Когда за тобой придут люди, по всему лесу – от человечьей тропы до болота – мы выдадим тебя. Выдадим тебя!
Нет, Чуча не рассказал об этом Белке с Сухой Сосны. И ему было неприятно, что она права.
– Все худшее в лесу, – сердито говорила Белка, – названо именем Волка. Ядовитые ягоды – волчьи ягоды. Ядовитые листья – вон те – волчье лыко. Ни один зверь, поедающий траву, даже в голодное сухое лето не станет есть их.
Мягкие светло-зелёные листья волчьего лыка вздрагивали на ветру.
– Ну и пусть, – сказал Чуча, и ухо его издалека приняло по ветру знакомый голос.
У-оо-о! Знают только дубы и грабы, –
взвизгивал Скальный, –
Знают только дубы и грабы,
Как со мною старшие грубы.
Но зато у меня есть зубы,
С каждым днём острей мои зубы.
Это была его мстительная песенка.
– Опять дома оттрепали! – проворчала Белка.
– Я уже большой, – пожаловался Волчонок, – а вот смотри! – Он нагнул голову, и Чуча увидел кровь на прокушенном ухе. – Это называется – учить. У, волки!
– Ничего, – стал утешать Чуча. – А вот меня никто не кусает, зато и не учит. Белка с Сухой Сосны говорит, что я слабый и не хитрый.
– Да. У тебя мягкие когти.
– Что же делать?
– Надо дождаться, что скажет лес.
– Но он про меня никогда не говорит.
– А про нас, волков, он поет. Пойдем в бурелом. Там темнее и лучше слышно.
И правда, среди поваленных ёлок и сосен, поросших седым мхом, за рощей скальных дубов, всё говорило о волках, об их логове под вывороченными корнями, о белых костях оленей и косуль, что лежат у входа в нору…
И лес пел не так, но о том же:
Ёлки мои серы,
Балки мои сыры,
Волки мои сыты…
– Когда выпадет снег, я стану охотиться один, – вздохнул Скальный. – Только это еще не скоро.
Однажды Чуча дремал среди брусничника, у поваленной ели. Он теперь выходил сюда встречать своего друга: очень уж сердилась и кричала Белка с Сухой Сосны, когда видела их вместе. Чуча закрыл глаза, и зарябили сразу красные брусничины, ярко-жёлтые листья берёз, жёлто-бурые толстоногие ещё опята с матовыми шапочками – всё, что он видел, пока бежал сюда от родной поляны. И вдруг – стоп! Чучу точно толкнуло. Он сразу открыл глаза, вскочил… И тотчас что-то острое и зловонное коснулось его боков, и он поплыл-полетел над брусничником и сухими ветками.
– Чи-чу! – запищал Чуча, и острое сильнее примяло бока. Он уже не мог пискнуть, не мог дыхнуть, в ушах его шумело, и всё казалось, что голос Белки с Сухой Сосны звал-окликал Волчонка:
– Скальный! Скальный!
Потом листья и ветки внизу замелькали быстрее, Чучу провезло мордочкой по еловым колючкам и вдруг отпустило. Он шлёпнулся, наколол бочок о шишку. А ельник и кусты рядом трещали, ломались. Потом этот клубок укатился, шум стал едва слышным.
– Вставай, малыш, – прошелестела рядом Белка с Сухой Сосны.
Она одна, эта крикунья, умела так ласково разговаривать. Но это случалось редко. Белка обхватила Чучу левой передней лапой поперёк туловища и понеслась с ним по деревьям – с ветки на ветку, с ветки на ветку. А-а-ах! А-ах!
– Хоть побываешь у меня, – голос Белки опять стал ворчливым: – Небось, у Скальных Волков был, в их поганом логове.
– Но разве ты не звала на помощь Скального?
– Для тебя. Себе бы не позвала.
– А он помог?
– Ещё бы. Загнать Лисёнка ему одно удовольствие.
– Так это был Лисёнок?
– А ты не видел? Ты что ж, спал?
– Да.
– На чужой поляне? Тогда ты глупый зверь. Странный и глупый. Когти мягкие, глаза не шустрые. Как будешь жить?
– У меня есть друзья, – схитрил Чуча.
– Да, я тебе друг! – крикнула Белка. – А Волк – не друг.
– Почему? Он же спас меня.
Белка не ответила.
– Вместе с тобой, – добавил Чуча.
– Это другое дело. Но ведь он и виноват в твоей беде. Если б не он, ты бы учил лесные уроки и уже умел бы бегать, лазать, скрываться от чужих глаз. А что ты теперь умеешь? Чему научился?
Чтобы не перечить Белке, Чуча закрыл глаза. И сразу же вахту приняли уши. И услышали:
– Разбойник и сын разбойника! Уррррра! Уррррра!
– Ковыляет на трех ногах!..
Это сороки.
– Скальному Волчонку старая Лиса отгрызла лапу. Урра! Уррра!
Чуча сразу рванулся из домика. Глянул вниз и попятился. Никогда не бывал так высоко! Было страшно и не страшно, потому что всё равно, раз у Скального случилось такое!
– Это за Ясенского детеныша! Это за Ясенскую Сороку! – кричали птицы.
– А что с Ясенской? – спросила Белка.
– Как, разве ты не знаешь?
И сороки наперебой начали рассказывать. Чуча спускался по чешуйчатой сосне, скользил, оступался и не слушал птиц. Болтуньи!
Волчонок лежал на Чучиной поляне. Он вытянул правую переднюю лапу, а Чуча слизывал, слизывал, слизывал кровь с двух отгрызенных пальцев. А она всё набегала.
Скальный тихонько повизгивал. Чуча лечил его и жалел и был благодарен не так за спасенную жизнь, как за то, что раненый Волк пришёл не домой, а к нему.
– Ты странный зверь, Чуча, – тихо причитала Белка, свесив лапу и голову с нижней ветки сосны.
– Но почему?
– Ты слышал, что говорят сороки?
– Я это знал.
– Он убил просто так, Чуча!
– Но он добрый со мной.
– Ты странный зверь, – еще жалостней отозвалась Белка, – «Он добр со мной…» Так бывает у людей. У нас, у зверей, так не бывает.
Когда среди деревьев потемнело, Скальный поднялся на три лапы.
– До свиданья, Чуча, – сказал он и лизнул его в нос. – Похоже, правы мои старики: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Они кое-что понимают.
(Продолжение следует)
