Бучер

Яхнин Леонид — Бучер

Чёрная банька вырастала во дворе кривым грибом моховиком. Из её нутра и несло горьким грибным духом, а ещё прелыми листьями и почему-то сырой овечьей шерстью.

– Не овечья это шерсть. Бучер дышит, – зашептала бабушка Нюра Николавна.

– Как так дышит? – заинтересовался я.

– А так и дышит. Разинул пасть и – хы-хы-хы-и. Бучер у меня в баньке поселился, так я её теперь не топлю. Заброшена банька. Бучер жары не терпит.

– И какой же он из себя, Бучер?

– А это где поселится. Водяной бучер гладенький. Боровой – корявый. Болотный бучер – рясковый, мохнатый. А наш баенный. Бучер-баенник. Жаром пышет. Вот и любит, чтобы попрохладнее.

Деревня была охвачена утренней субботней суетой. Готовили баньки. Звенели дужки вёдер. Стукали топоры, насекая лучину. Кое-где уже и дымки поднимались. Это там, где баньки были белые – с трубой. У бабушки Нюры Николавны банька топилась по-чёрному: дыму был один выход – в окошко.

Хотел я тоже растопить баньку, а тут на тебе – Бучер! Я, конечно, не сомневался, что никакого Бучера нет и быть не может. Но не хотелось сразу огорчать бабушку Нюру таким явным неверием.

– Нюра Николавна, – сказал я осторожно, – может, Бучера попросить прогуляться в Бородкин овражек? Там и сыро, и поганок видимо-невидимо. Самое милое место для него.

– А ты топи. Он и сам уйдёт. Только обидчивый он, памятливый.

– Ничего! Мы с ним поладим! – весело откликнулся я и быстро включился в банную суету.

Первым делом убрался. Вымыл, выскреб пол и стены. И затопил. Вскоре исчез грибной дух, запах овечьей шерсти улетучился – ушёл Бучер. Щекотно запахло в баньке берёзовым дымом. Жар постепенно набирал силу. Я сел на приступок у притворённой двери и ждал, отдыхая, когда можно будет ринуться в раскалённое нутро баньки. Бабушка Нюра Николавна по привычке ушла мыться к подружке своей, бабке Устенье. Бучер, вероятно, давно уже нежится в Бородкином овражке. Я остался один. Банька тряслась и гудела от бушующего в печке-каменке огня. Скоро прогорят дрова, рассыплются грудой угольев. И можно будет идти париться, сидеть на выскобленном деревянном полке, чувствуя, как набухают, тяжелеют от жара веки, а руки, и ноги, и всё тело становится лёгким, невесомым…

Но что же я сижу! Поглядел – пора. Я распахнул дверь баньки, шагнул внутрь. Густой жаркой волной ударило мне в лицо, и явственно послышалось:
– Бу-уу!

А потом что-то забурчало:
– Чер-чер-чер!

И тут же хлопнула дверь, подтолкнув меня в спину. Стало невыносимо душно. Я хотел выйти, но не тут-то было. Дверь не поддавалась, упиралась, будто кто-то подпёр её палкой снаружи.

– Эй! – крикнул я.– Бросьте шалить! Мне ещё мочалку, мыло надо взять, полотенце!

Кому это я кричал? Один же я был во дворе.

– Буу! Чер-чер-чер! – било мне в уши.

Я с маху навалился на дверь. Она неожиданно распахнулась, и я хлопнулся на четвереньки, чуть не расквасив себе нос. Поднялся, оглядел дверь. Никакой палки не было, просто перекосило её, заклинило. Я рассмеялся. Надо же! Так и впрямь в Бучера поверишь!

Сбегал я в дом, завернул в полотенце мыло и мочалку и, насвистывая беспечно, отправился в баньку. Разделся. Повесил на гвоздь полотенце. Шагнул в горячее, забивающее дыхание марево. В глубине желтел полок, сбитый из широких лиственничных досок. Он так раскалился, что усесться на него было просто невозможно. Я подложил прохладный берёзовый веник и, зажмурив глаза от дыма, задышал, задышал. Голова приятно покруживалась. И померещилось мне, будто банька задвигалась и, роняя клочья мха, взмыла над картофельными грядками, над домами, над мельницей. Запыхтела-зачихала печь-каменка: бу-уу! Чер-чер-чер!

Теперь самое время плеснуть на раскалённые голыши речной воды, поддать пару. Я пошарил ослеплённой рукой в том месте, где стояло заранее заготовленное мной ведро с плавающим ковшом-утицей. Рука пошарила, пошарила и вернулась обратно порожней. Я открыл глаза, подождал, пока сбегут огненные круги, вгляделся в полыхающий мрак. Ведра не было. Соскочил с полка, подпрыгивая на раскалённом полу. Присел на корточки, ощупал угол. Ведра не было. Ай, дурень! В предбаннике его забыл!

Я выскочил в предбанник. Пронизывающий холод сжал мне рёбра, да так крепко, что у меня только и хватило духу сказать:
– Ух!

Ведра в предбаннике не оказалось. Что за чепуха! Помню, как вносил, как ковш-утица в воде плямкал. Выглянул из баньки. Вон оно, ведро! Стоит себе у самого порога дома. Гладкий хвост утицы торчит над бортиком. Двадцать шагов всего-то. Я огляделся. Один я. Нет никого. И как был, голый, банный, я махнул за ведром. Дверь за мной хлопнула: бууух! И задёргалась на косой петле: чер-чер-чер!

Схватил я ведро и бегом обратно! Вмиг обернулся. Дёрнул дверь баньки. Она не поддалась. Только что качалась на петле, а теперь ни в какую! Мгновенно охолодавший ветер хлестал мою распаренную спину. Я упёрся коленом в стену баньки и потянул дверь на себя. Колено соскользнуло, пятка с размаху хватила по ведру, и оно брякнулось.

Бу! – стукнуло тяжёлое ведро о землю, расплескав воду.

Чер-чер-чер! – легко заскакал по ступенькам ковш-утица, виляя деревянным хвостом.

Послышался чей-то говор. Двое были за углом. Сейчас вынырнут из-за дома и увидят меня в этом глупом виде. Я в три прыжка долетел до избы. Вышел я оттуда в новых своих костюмных брюках. Старые-то привычные в баньке висят, рядом с полотенцем. Глянул я на баньку и топнул в сердцах босой ногой. Дверь как ни в чём не бывало покачивалась, поскрипывала на петле: бу-уу! Чер-чер!

Домывался я кое-как, толкаясь локтями в стены. Банька уже не летала, а по самое окошко ушла в землю. А может быть, и ниже, потому что дым упорно не хотел вытягиваться наружу. Он забивал горло, просачивался в зажмуренные глаза.

С облегчением вынырнул я в предбанник. Обтереться – и на воздух! Но полотенца, как вы сами уже догадались, на гвозде не было. Спокойно, спокойно! Когда я за ведром бегал, схватил, верно, полотенце, чтобы прикрыться им. Да позабыл.

Я выглянул наружу, на всякий случай придерживая ногой дверь. Бу-уу! – угрожающе заскрипела дверь.

– Но, но! – погрозил я ей и огляделся. Полотенца нигде не было. Ну и пусть! Натянул я кое-как рубаху и штаны на мокрое тело и облегчённо вздохнул. Вышел, уселся на порожек. Полотенце преспокойно висело на дверном кольце с наружной стороны. Как же я, дёргая за это кольцо, не заметил его?

Над деревней стояли дымки. Люди ещё только-только начинали мыться по-настоящему. Парились. Летали в своих баньках над рекой Мезенью, покряхтывая и поохивая.

Вскоре появилась бабушка Нюра Николавна. С вёдрышком. Шитая крестиком белая косынка надвинута на самые глаза. Они из-под неё смотрят весело. Чистые, промытые, северные. Посмотрела на меня бабушка Нюра и застыла.

– Что это с тобой, парень? Поди в зеркало-то глянь.

Я пошёл и глянул. Из зеркала в меня вперилась перемазанная сажей, утыканная жухлыми берёзовыми листьями жуткая образина с повисшими малиновыми ушами. Вылитый Бучер.

– Умойся поди, – сказала добрая бабушка Нюра Николавна, – давай я тебе солью из ковшика.

Позже, попивая брусничный морс, я сказал между прочим:
– Озорник этот ваш Бучер-баенник.

– Да разве ж это Бу-учер? – пропела бабушка Нюра Николавна. – Бучер-то он серьёзный, борода строгая, мочалом. Букнатка над тобой шутил. Малец такой. При Бучере держится.