Кузнечик

Москвина Марина — Кузнечик

Художник: Бородина Елена

Лёне Тишкову

– Погода сегодня – молодец, – сказала мама, – не прогуляться ли нам всем вместе?

– Ой, – ответил папа. Он лежал на диване и внимательно разглядывал жучка на стене. – Так прилежался, – говорит, – лежу и мечтаю, что я на пляже – пью кофе, заедая восточными сладостями.

У меня папа огромный любитель побездельничать. Даже кормить рыбок для него непосильное бремя. Мама говорит: «Единственное, что моему мужу можно поручить, – это поймать бабочку».

Целыми днями папа лежал на кровати и смотрел телевизор.

– Учись, сынок, – говорил он мне. – Выучишься как следует, будешь жить так же, как и я.

Но всё-таки мы уговорили его пойти погулять. С условием, что зайдём в ГУМ – узнаем, нет ли там телевизоров с дистанционным управлением. Это давнишняя папина мечта, а то, хочешь не хочешь, приходится иногда вставать с кровати переключать телевизор.

Идём – мама с папой жуют печеньице, глазеют по сторонам, ветер, солнце, небо, облака… Я у них спрашиваю:
– Кто каким бы хотел быть пальцем?

– Я, – ответила мама, – мизинцем.

– А я безымянным, – сказал папа.

Вот такие вели разговоры.

В ГУМе папа отправился в «телевизоры», мама – в галантерею, разбрелись кто куда: я еле отыскал папу в конце третьей линии на первом этаже. Он ел мороженое и с большим любопытством разглядывал объявление:
Кто хочет знать, кем он был в прошлой жизни?

В уголке стоял компьютер, а около него сидела маленькая толстая тётя с фиолетовыми волосами, очень серьёзная.

– Я хочу знать, кем я был в прошлой жизни, – сказал папа.

– Год рождения? – спросила тётя. – Месяц, число и час?

Папа всё сказал. Он только час никак не мог вспомнить.

– Кажется, было утро, – говорит папа. – Хотя, постойте! Когда я рождался, мне мама рассказывала, по радио звучали кремлёвские куранты, и грянул гимн Советского Союза!

– Двенадцать часов ночи, – кивнула тётя.

Эту информацию она вложила в компьютер, и через десять минут пришёл ответ: «Великий писатель девятнадцатого века, гений мировой культуры, общественный деятель, философ, педагог, автор романов «Война и мир», «Анна Каренина», «Севастопольских рассказов»…

– Вы что, шутите? – прошептал папа и вытер о пальто вспотевшие ладони.

– Компьютеры не шутят, – отозвалась тетя.

– Выходит, по-вашему… – пробормотал папа, – я в прошлой жизни… был… Лев Толстой???

– Видимо, да, – серьёзно ответила тётя. – Наш компьютер высчитывает сто процентов из ста.

– Нет, вы вообще отдаёте себе отчёт? – проговорил папа в неописуемом волнении.

Та только руками развела.

Папа вышел из ГУМа огромными шагами, с остекленевшим взглядом, он мчался, как призрак, без руля и без ветрил.

– Что это с ним? – испуганно спросила мама, выныривая из галантереи.

– Он в прошлой жизни был Лев Толстой, – ответил я на бегу.

– Ха-ха-ха! – засмеялась мама.

Папа остановился.

– Ты смеёшься, – сказал он. – А это серьёзное дело.

– Я всегда смеюсь, – радостно откликнулась мама. – Потому что когда я не смеюсь, я плачу! Миша, Миша, – спросила она, – а я кем была?

– Я не знаю, – ответил папа. – Понимаешь, меня в первую очередь всегда интересую я. А до других мне и дела нету.

– Всё, мы погибли, – сказала мама.

А папа сказал:
– У меня такой сумбур в голове. Я должен это осмыслить.

Ночью папа лежал неподвижно, как затонувший корабль, но шум папиных мыслей не давал нам уснуть. Время от времени он вставал, включал свет в ванной комнате и смотрел на себя в зеркало со смесью страха, восхищения и изумления. Утром он спросил у меня:
– Андрей, ты знаешь, что такое «пуританин»?

– Нет, – сказал я. – Я знаю, что такое «жилет» и «пипетка».

– Ты тонешь во мраке невежества, – заметил папа. – Что ты будешь делать, когда вырастешь?

– Я буду делать очки чёрные от солнца, – ответил я и засвистел.

– «Нет» – глупостям! – высокопарно произнёс папа. – «Да» – благоразумному времяпрепровождению!

И стал заставлять меня решать задачу: сколько процентов воды содержится в одном килограмме человека. Он из меня кровь пил, как вампир. Голова моя трещала от знаний. Хорошо, у меня такая мозговая система – всё выветривается, ничего не остаётся.

– Хватит тратить жизнь, – кричал папа, – на что-то малосущественное! Праздный человек – будущий преступник!

И дал мне работу – ломать ящик. Сначала я расчленил его на доски, потом вытащил гвозди, потом я их выпрямлял, потом всё выбросил.

Папа был страшно доволен.

Куда только подевалась его милая привычка сесть в уголок и делать вид, что его не существует? Папа надел красную водолазку, которую он носил до женитьбы, шорты, носки и храбро в таком виде расхаживал по квартире, донимая нас разговорами о том, почему все считают себя вправе ущемлять свободу его личности.

Раньше он задавал нам с мамой вопросы типа:
– А снег во дворе растаял?

– Листья падают? Шуршат под ногами?

– Грачи прилетели?

Теперь он с головой ушёл в проблемы государственного устройства, народного образования и политической жизни страны. Он всё время маячил перед глазами и на чём свет стоит ругал современное общество, где нет места простому человеческому счастью.

Мама говорила:
– Миша, ты наживёшь себе неприятности.

А папа:
– НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ!

И завёл себе дневник: «Правила Жизни».

«Вот я смотрю на собаку, – писал он в своём дневнике, – и удивляюсь, как это природа устроила мудро – волосяной покров».

Раньше он ел, что попало, не привередничал, радовался каждому приёму пищи, теперь же – как сядет за стол, так давай крутить носом.

– Что вы мне мясо даёте? – ворчал он. – Кто это? Чистое или нечистое животное? Чистое – это то, у кого копыто раздвоено, и оно жуёт жвачку. Например, жирафы и горные козлы. А нечистые – верблюды, зайцы и тушканчики!

Он прекратил убивать тараканов, клопов и комаров. Комары всю кровь из него высосали, а папа смотрит на них с любовью, а ночью чешется и вскрикивает сквозь сон: «Не убий!»

Он без конца наведывался к соседям – плотнику Павлу Ивановичу и пенсионерке бабе Хасе, спрашивал сколько они получают и чем питаются. Никто его не просил – по велению сердца папа раздал бабы Хасиным внукам все мои вещи. А Павлу Ивановичу – тот сверх всякой меры употреблял спиртные напитки – взял и подарил мамин неприкосновенный запас: банку растворимого бразильского кофе.

– Какая глыба, а? – отзывался о нём Павел Иванович. – Какой матёрый человечище!!!

Я злился, конечно, ругался, но что было делать? Не убивать же родного папу! Тем более что он засел писать роман, который в своё время начал и почему-то бросил на середине Лев Толстой: «ВСЁ о духовном развитии человека».

Папа работал над этим романом не разгибая спины много дней и ночей, отрастил усы, бороду, грозные нависшие брови, морщил лоб, ширил нос и такой давал взгляд пронзительный, что мы с мамой старались как можно реже попадаться ему на глаза.

Папа плакал, когда относил его в издательство.

– Я вложил в него всё, что у меня есть, – говорил он. – Все чувства и весь интеллект.

– Ты – это встреча с прекрасным, – отвечала мама.

Но у моего папы было такое подозрение, что мама хочет одного: получить кучу денег за его роман. Поэтому он тайно от мамы написал завещание, где попросил, чтобы после его смерти произведения его ни в коем случае не стали моей или маминой собственностью, а были безвозмездно переданы народу.

Сколько с ним было забот и хлопот, сколько ужасов и препятствий. К тому же он стал дико не любить соглашаться. Хлебом не корми, только дай поперечить.

– Всю ночь лил дождь, – говорит мама.

– А мне казалось, – отвечал папа, – что всю ночь светило солнце.

– Да, я теперь не такой безмятежный, как раньше, – заявлял он. – Пашу, кошу, пишу, тружусь в поте лица. Все требуют: государство, народ…

И вдруг по поводу папиного романа приходит письмо. Рецензент Болдырев пишет, что роман плохой, длинный, скучный, совсем никуда не годный, очень плохо написан, а папа – графоман.

– Как так? – папа опешил. – Кто такой Болдырев? КТО ЭТО ТАКОЙ? Ни о чём не осведомлённый человек! Может, просто ошибка?

И, чтобы доказать, какое этот отзыв досадное недоразумение, отправился в ГУМ за справкой, что он в прошлой жизни был Лев Толстой.

Он шагал – бородатый, в толстовке, подпоясанный, в черных сапогах, с горящими глазами; прохожие оборачиваются, мама бежит за ним, и я тоже бегу, но поодаль, делаю вид, что они не со мной.

Мама кричит на всю улицу:
– Миша! Ты только не волнуйся! Они еще пожалеют об этом!

А папа с мрачной решимостью – прямо к компьютеру:
– Дайте мне справку, что я в прошлой жизни был Лев Толстой. – И называет свой год рождения, месяц, число и час.

Мама:
– Ты точно помнишь, что это случилось в двенадцать часов? Ни раньше, ни позже?

– Именно в двенадцать, – уверенно сказал папа. – По радио били куранты, и звучал гимн Советского Союза.

– А ты где родился-то?

– На Урале.

– Но ведь там у вас другое время!

Никто не знал, как моя мама умеет докапываться до правды.

– Да, – согласился папа, не понимая, куда она клонит.

– Значит, наши куранты у вас били в два…

– Так в два или в двенадцать? – нетерпеливо спросила оператор компьютера.

– Выходит, в два, – простодушно ответил папа.

Та всё записала и эту информацию вложила в компьютер.

Через пять минут на экране вспыхнуло: «КУЗНЕЧИК».

– Что? – бледнея, проговорил папа. –Что там написано?

– «Куз-не-чик», – прочитал я. – Ты в прошлой жизни был кузнечиком!

– Ах, кузнечиком! – повторил папа, не в силах осознать, что произошло. – А каким?

– Маленьким, зелёным, – ответила оператор.

– Так, – сказал потрясённо папа и пошёл не разбирая дороги.

– Миша, Миша, не верю, это какой-то ляпсус! – кричит мама. – Ты был Толстой, это видно невооружённым глазом, но только, наверное, не Лев, а Алексей!

Мы проходили мимо трикотажного отдела, и мамино внимание привлёк яркий зелёненький джемперок.

– Джемпер, Миша! – обрадовалась мама. – Как раз твой размер.

Она сняла его с вешалки и натянула на папу, и папа, впервые за это время, не оказал ей сопротивления. Он стоял – длинный, бледный, в зелёненьком свитерке – вылитый кузнечик.

– А что? Мне нравится, – сказал папа, потерянно глядя на себя в зеркало. – Люся, Люся, – тихо проговорил он, – ты моя Полярная звезда.

– А ты мой Южный Крест, – ответила мама.

Мы вышли на Красную площадь.

Ветер, небо, облака…

– А я даже рад, – сказал папа и вздохнул полной грудью. – У меня камень свалился с души. А то я подумал, что мне надо продолжать дело Льва Толстого.