Тётя Фатима

Вербовская Анна — Тётя Фатима

Нормальные дикие утки питаются лохматыми бурыми водорослями, зелёной ряской и мелкими водяными клопами. Утки городские всей этой болотной дребедени предпочитают клейкий мякиш нарезного батона и французский багет с ломкой хрустящей корочкой.

Каждый день мы с бабушкой ходим их кормить. По дороге к пруду мы спускаемся под горку, потом через переулок, и обязательно заглядываем в маленькую булочную на углу. И каждый раз продавщица, вредная тётя Фатима, задаёт нам свой коронный вопрос:
– Деньги девать некуда?

Кто-кто, а уж тётя Фатима прекрасно знает, для кого мы покупаем все эти батоны, и булки, и песочные кольца. Она подозревает, что мы сумасшедшие.

– Лучше бы пальто себе новое купила, – насмехается она над бабушкой, отсчитывая сдачу, и перстни её переливаются и хохочут вместе с ней. – Или на сберкнижку…

Тётя Фатима любит деньги и презирает уток и нас с бабушкой. А я люблю уток, бродячих собак и бабушку. И терпеть не могу тётю Фатиму.

Мне не нравится в ней всё. Её тяжёлые чёрные волосы, уложенные вокруг головы огромным замысловатым кренделем. Длинные красные ногти. Загребущие руки. Большой горбатый нос, изогнувшийся над верхней губой. Яркий рот. Жгучие, как угли, глаза. Её презрительные взгляды. Вечные насмешки.

– Купите торт для ваших уточек. С кремом. Устройте им наконец-то праздник.

Ну её, эту Фатиму…

…Пруд уже затянулся по краям тонким, прозрачным ледком. И утки шлёпают по нему своими красными от мороза ластами, не могут удержаться, соскальзывают на хвосте в ледяную воду. Мы достаём наши батоны, и багет, и сдобные булки. Отламываем куски и кидаем их в уток, в небо, в чёрную бездонную гладь.

Утки толкаются, как тётки на базаре. Жадно заглатывают мякиш. Яростно щиплют друг друга за крылья. Скандалят и суетливо трясут толстыми задами, подбирая крошки.

– Раздобрели как на наших-то харчах, – радуется бабушка.

И тут мне совершенно не к месту вспоминается тётя Фатима.

– Что ваши утки? Не ожирели ещё от булок?

И почему вы всё время злитесь, тётя Фатима? Мы же делаем вам план.

– Как они на юг-то полетят? С таким брюхом? Оно ж их перевесит, – тётя Фатима поглаживает себя по круглому животу и хрипло кудахчет над своей глупой шуткой. – И кто им французский багет купит – на юге? Там дураков нет!

За что вы, тётя Фатима, не любите уток?

– Отчего же не люблю? Очень даже! – её снова одолевает приступ неуёмного веселья. – С тушёной капустой и мочёными яблоками.

Как же я её ненавижу!!!

Когда мы выходили из булочной, я за бабушкиной спиной показала тёте Фатиме язык и кукиш, а потом ещё погрозила кулаком. Знаю, это неприлично. Но бабушка всё равно не видела.

– Ба, почему мы не покупаем хлеб в супермаркете?

– Это крюк. Здесь ближе.

Значит, мне до скончания века придётся терпеть её дурацкие выходки…

…Пруд взлетел в небо фейерверком крыльев, хвостов, жемчужных, рассыпчатых брызг. В тот прозрачный осенний день утки словно обезумели. Они носились по воде сумасшедшими кругами, весело подныривали друг под друга, играли в догонялки и чехарду. Потом разом скрылись в пучине, выставив на всеобщее обозрение поплавки своих откормленных гузок. Потом одновременно выскочили наверх. И побежали, побежали – прямо по воде, одна за другой, одна за другой. Как будто в какой-то немыслимой эстафете, они разгонялись по взлётной полосе пруда, взбивая крыльями воду, и резко взмывали вверх.

Фьють, фьють, свистел взбудораженный утками воздух.

Плюх, плюх, отзывалась взбаламученная поверхность пруда.

Кр-р-ра! Кр-р-ра! – издавали победный клич утки и, сделав круг почёта над окрестными домами, шлёпались обратно.

И снова: чехарда, разбег, резкий взлёт. И возвращение. И опять всё сначала. Бесконечный, разудалый утиный праздник.

Хлеб наш в тот день они даже не попробовали. Напрасно мы крошили им сдобные булки и нарезной батон. Уткам было не до нас. И куски ненужного мякиша лениво размокали, разбредались в воде.

– Зажрались совсем, – как наяву прозвучал у меня в ушах знакомый голос. – А вы, дурочки, покупайте им, бросайте деньги на ветер.

Я даже обернулась. Но тёти Фатимы не было. Конечно, не было. Откуда ей здесь было взяться?

По дороге домой я спросила бабушку:
– Отчего эта Фатима такая злая?

– Бедная она…

Ты что, бабушка, плохо слышишь? Я же про Фатиму…

– И я про неё.

Ты, наверное, бабушка, шутишь. Какая же она бедная? У неё столько перстней, и браслеты, и два золотых зуба.

– Чужая она здесь. Одиноко ей.

И тут меня осенило…

…Завтра мы, как всегда, зайдём в булочную. Я извинюсь перед бедной Фатимой. Нехорошо всё-таки получилось с этим кукишем. И с кулаком тоже. Наверняка извинюсь. Может быть.

А потом схвачу её за руку, за все её кольца и перстни, и потащу. Изо всех сил потащу, какие только у меня найдутся. Она, конечно, будет упираться и кричать:
– Кар-р-раул! Гр-р-рабят! Сумасшедший дом!

Но тут ко мне присоединится бабушка. И вместе мы дотащим тётю Фатиму до самого пруда.

И она их увидит. Их невозможно не увидеть, даже если зажмуришься.

– А почему это одни рябые, а у других синяя башка и клюв жёлтый?

Ну что вы, тётя Фатима, это же селезни. Вы что, никогда их не видели?

– А чего это мне на них смотреть? Они что, из золота и бриллиантов?

Они не из золота, тётя Фатима, они гораздо лучше! Полюбуйтесь на их чехарду, и полёт, и как они ныряют. Послушайте эти фьють-фьють и кр-р-ра-кр-р-ра. Вы их обязательно полюбите. И перестанете ворчать и злиться. И будете добрее. И, может быть, даже иногда бесплатно дадите нам для них французский багет или сладкую сдобную булку…

– Булок нет!

Это было ужасно. Так ужасно, что лучше бы мы в тот день вообще не заходили в эту проклятую булочную.

– Булок нет!

– А когда будут?

– Когда надо, тогда и будут.

Она медленно и лениво выплыла из-за стеллажей, до потолка заставленных лотками с нарезными батонами и буханками формового. Равнодушно и вяло пожала плечами. Протяжно зевнула.

– А где Фатима?

Перед нами, сонно опершись на прилавок, стояла незнакомая продавщица. Бесцветная, как моль. С белёсыми ресницами, бледными, как мел, щеками, ненакрашенными губами. Как будто кто-то прошёлся по её лицу ластиком.

– Фатима где?

Прежде, чем ответить, продавщица ещё раз зевнула, глядя осоловелыми, водянистыми глазами куда-то сквозь нас.

– Улетела.

– Далеко?

– На юг.

– Как?!!!

Неужели мне это приснилось… и этот похожий на клюв нос… и загребущие, как крылья, руки… как же я не догадалась…

– Как-как. На самолёте. Брать что-нибудь будете?

Уже на выходе, перед самой дверью, я зачем-то обернулась к бледной продавщице и показала на нашу набитую батонами сумку:
– Это для уток.

– А мне-то что? Хоть для бегемотов.

…На пруду гулял сухой, колючий ветер. Всё вокруг будто вымерло. За одну ночь воду сковала тяжёлая, непробиваемая броня. Мы с бабушкой постояли, помолчали и пошли домой. Сушить из наших батонов сухари и ждать.

Где вы сейчас, откормленные нами утки?

Где ты, бедная, ненавистная, вредная, дорогая тётя Фатима? Как мы теперь без твоих жгучих презрительных взглядов, вечных насмешек, глупых шуток?

Эй, Фатима! Возвращайся, что ли… хоть весной, хоть через год. Обещаю, что не буду больше показывать тебе язык. И кулак тоже. И кукиш.

Главное, возвращайся поскорее. Мы с бабушкой будем тебя ждать.